Изобразить внешнее спокойствие, меньше говорить о болезни было не так уж и сложно.
Но «не говорить» – не значит «не думать».
Внутренне я жила от измерения до измерения – и ничего не могла с этим поделать.
Так продолжалось месяц, два, четыре.
Катя пошла в школу и с удовольствием мерила сахар всему классу. Она была не просто не такая, как все – сладкая девочка, у нее к тому же был гаджет, недоступный другим.
Ее жизнь не претерпела особых изменений. Она занималась физкультурой, хотя больничные доктора настойчиво советовали этот школьный урок не посещать, ходила на танцы, которыми занималась с трех лет, и в музыкальную школу. Только добавилось простое правило: перед физической нагрузкой померяй сахар, и если он низковат, съешь что-то углеводистое.
Наверное, в моей девочке тоже живет синдром отличницы, раз она научилась безоговорочно это соблюдать. Она научилась «считать» школьные обеды, пользоваться глюкометром, не стесняясь, и открыто говорить: «У меня диабет».
Она так многому научилась всего за несколько месяцев, а я не научилась элементарному: не начинать разговор, когда встречала ее из школы, с показателей сахара, не вздрагивать, когда видела на дисплее незнакомый телефонный номер, от страха, что что-то случилось с ней, и спокойно спать по ночам, независимо от ее показателей.
Я знаю, что это было неправильно, разрушительно и даже просто глупо настолько себя изводить, но, возможно, именно благодаря этому настрою на исключительно хороший результат мы, сдав в сентябре анализ на гликированный гемоглобин (среднесуточный показатель глюкозы в крови за три месяца), получили норму, хотя врачи утверждали: если вам удастся за это время снизить хотя бы на один ммоль – это уже достижение.
Мы снизили на четыре.
Но даже это хорошее известие не помогло мне успокоиться.
Жизнь под внутренним девизом «хороший сахар» продолжалась. Впереди было новое испытание.
Благостный период, когда сахар держался в относительной норме, закончился через полгода.
Начались непонятные и необъяснимые скачки. Катя поднимала от глюкометра полные слез глаза и говорила:
– Я не хочу в больницу!
– Какая больница? – невинно удивлялась я. – Мы же с тобой обещали друг другу…
Я не посадила ребенка дома и ни в чем не ограничила.
Она шла на занятия и с сахаром шестнадцать, и с сахаром двадцать семь. Кто-то назовет меня ненормальной, но я хотела одного: не дать ей почувствовать, что происходит что-то страшное, что я чего-то боюсь, хотя боялась ужасно.
