Это шествие комиссии из дома в дом, бесконечные разговоры, чрезвычайно утомляли. Представитель грознефти, Горный Сергей Михайлович, с манерами большего барина держал себя с достоинством и блюл грознефтенскую копейку. Мужики отстаивали свои интересы: без большего упорства и предпочитали сговориться добровольно.
Обычно приходим и садимся за столь где-нибудь в саду. Хозяин и семья тут же в полном составе. Агрономы идут считать деревья, лозы и все растущее и приносящее доход. Инженеры обмеряют постройки и погружаются в вычисления. Через четверть часа все готово — цена известна. Я обращаюсь к хозяину и Горному:
— Предлагаю сторонам договориться добровольно. Горный пыжится, искоса поглядывая на хозяина.
— Наша оценка ниже оценки комиссии. Но, если хозяин пойдет навстречу, я могу согласиться на оценку комиссии.
Хозяин, конечно, не согласен. Он начинает оспаривать оценку, хозяйка ему усиленно помогает, вспоминая как подолом таскала на усадьбу камни и уничтожала мокрые места.
Наконец, Горный начинает уступать:
— Ну, вот, я вам отдам этот дом в придачу. Ведь он оценен и грознефть его как бы покупает.
Хозяин в нерешительности.
Тогда я прихожу ему на помощь, советую просить у грознефти какой-нибудь пустяк еще и соглашение состоялось. Стороны подписывают согласительный документ, а на другой день крестьянин получает деньги и начинает строиться или в Туапсе или выше, на горах. Приемы столыпинского землеустроительного процесса и на большевицкой почве давали отличные результаты.
В этот день мы закончили работу на усадьбе рыбака. Его семья состояла из хозяина, жены, сына и внука, прижитого матерью от этого своего сына.
Вся семья дружно защищала свои права, а брат своего отца, и внук своей матери спокойно играл невдалеке своими несложными игрушками.
— Сокращение числа родственников — это своего рода экономия, — шутить Эпаминонд Павлович.
Вечером оба агронома и я возвращались к себе. Сергей Васильевич медленно шагал по шиферной дороге, хрустящей под ногой. Разговор наш опять коснулся странной семьи.
Сергей Васильевич остановился, закурил папиросу и, сделав неопределенный жесть рукой, как бы отвечая своим мыслям, заговорил:
— Что-ж, особенного тут ничего нет. Есть только нарушение целесообразности. Раз это не целесообразно, значит оно и не жизненно.
Эпаминонд Павлович оживился:
— Позвольте, Сергей Васильич, а кто эту целесообразность установил?
Жуков улыбнулся в свои усы.
— Есть целесообразность, установленная человеком, как вот коммунистическая целесообразность, а есть целесообразность, установленная силою вещей. И эта целесообразность имеет единое начало — Бога.
