Валюша не закончила мысль — замолчала и задумчиво уставилась на очищенную палку сыра, как бы прикидывая, с какого конца начать — с толстого или тонкого.
— Какое средство? — купился Борька.
— Кастрация! — выпалила Валюша, и прежде чем Борька запустил в нее недоеденной ветчиной, юркнула за тумбу.
Утолив голод, она совсем развеселилась. Мужчины неторопливо доедали свою порцию, а Валюша похлопала шкафами в надежде найти еще что-нибудь интересненькое и, не найдя, ушла в соседнее помещение.
Вдруг раздался отчаянный писк, сменившийся на какой-то предсмертный хрип, а далее на хлюпанье разбитого носа. Все это сопровождалось грохотом. Стоило предположить, что Валюша нашла-таки что-то интересненькое.
— Ох, черт… — сказал Вадим. Они пошли одновременно, застряв в проходе.
Первая дверь в нише оставалась запертой, а другую он и не трогал, решив, что она тоже заперта. С Валюшей этот номер не прошел: девочка была дотошная, подергала все ручки. На ее беду вторая дверь раскрылась.
Когда Вадим с Борькой приблизились к нише, за дверью царил трам-тарарам. Гремели пустые ведра, падали бидоны. Потом из темноты на корточках выползла Валюша. В таком состоянии эту девочку Вадим еще не видел. Шапка набекрень, курточка порвана, мордашка белесая от ужаса. Слезы ручьем, кровь из носа… По спине волочилась швабра.
— Живая — обрадовался Вадим. Не сговариваясь, они схватили ее под мышки, установили на дрожащие ноги. Безумие поселилось в детских глазах.
— М-да, — покачал головой Вадим. — Ужас недели ты у нас, Валюша.
— У тебя видок, словно ты в Чечне побывала, — добавил Борька.
— Т-т-там, — кое-как произнесла Валюша и ткнула пальцем в чернеющий проем.
— Мы уже поняли, — вздохнул Вадим. Не мышка серая испугала девчонку — из проема явственно тянуло сладким…
Комната оказалась банальной подсобкой. Три ведра, швабра, дырявые молочные бидоны (сколько они тут лежат?), щетка на длинной рукоятке. На стене — выключатель, активирующий мутную лампочку «двадцатипятку». Груда тряпок, мусорные корзины. В углу — четверо неизвестных…
Трое были завернуты в целлофановую пленку и лежали, по-видимому, долго. «Около суток», — прикинул Борька на глазок, — «запашок есть, но разлагаться еще не начали». Затаив дыхание, Вадим отогнул целлофан. Мужчине было около сорока, он имел высокий лоб, правильный интеллигентный профиль и был одет в белый халат (двое других — тоже в халатах). Бурое пятно в левой части груди указывало на то, что человек умер мгновенно, от пули. Как, впрочем, и остальные собратья по «цеху». Четвертый представлял отдельный интерес. По циничному выражению Уралова, этот кадр совсем недавно перешел в качественно иную — неживую — материю. То есть «свежачок», не успел остыть. Борька потрогал желтоватое запястье и задумчиво проинформировал:
