– Бога ради, дитя, что за ужасы тебе приходят в голову! – испуганно воскликнул Эрнстгаузен, но дочь продолжала, вне себя от возмущения:
– Тогда уж я не была бы «партией» и могла бы выйти за Альберта! Я каждый день буду молить Бога, чтобы дедушка выкинул бы какую-нибудь глупость, несмотря на свои семьдесят лет!
Навepxy парадные залы начинали пустеть и затихать; гости разъезжались, и, наконец, Нордгейм, проводив последних, остался в большом приемном зале один с Вольфгангом.
– Вальтенберг приглашает нас приехать осмотреть коллекцию редкостей, собранных им во время путешествий, – сказал он. – Едва ли у меня найдется на это время, но ты…
– А у меня еще меньше, – перебил его Эльмгорст. – Все три дня, которыми я могу еще располагать, уже заняты.
– Я знаю, и все-таки ты должен сопровождать Алису: она и Эрна обещали приехать, и я не желаю, чтобы приглашение было отклонено.
Вольфганг быстро спросил:
– Кто и что такое этот Вальтенберг? Ты относишься к нему как-то особенно предупредительно, а между тем он в первый раз сегодня в твоем доме. Ты знал его раньше?
– Да, его отец принимал участие в некоторых из моих предприятий.
Это был серьезный, осторожный делец и мог бы заработать миллионы, если бы прожил подольше. К сожалению, сын не унаследовал его практических наклонностей, он предпочитает разъезжать по свету и проводить время среди дикарей. Положим, его состояние позволяет ему предаваться подобной экстравагантной жизни, а теперь оно еще почти удвоилось, потому что несколько месяцев назад умерла его тетка и завещала все ему. Он для того только и вернулся, чтобы привести в порядок дела, и уже говорил об отъезде. Чудак!
Тон, которым Нордгейм говорил об этом человеке, показывал, что он не чувствует лично к нему ни малейшей симпатии, а между тем он только что отличал его среди всех гостей. Эльмгорст, видимо, был одного с ним мнения, потому что тотчас подхватил:
– Я нахожу его невыносимым! Он разглагольствовал за столом о своих путешествиях так, точно читал о них доклад. Только и слышалось, что «голубые бездны океана», «величественные пальмы» да «мечтательный цветок лотоса». Это было нестерпимо! Впрочем, фрейлейн фон Тургау, кажется, совсем увлеклась. Признаться откровенно, я нахожу, что поэтический восточный разговор носил слишком интимный характер для первого дня знакомства.
В этом замечании инженера слышалось с трудом сдерживаемое раздражение. Нордгейм, однако, не заметил этого и спокойно ответил:
