Гудермес очень напоминал Максиму Аргун. Дома с обвалившимися от снарядов этажами, изрытые воронками дороги, спонтанно организованные рынки вдоль дорог.
Но людей на улицах и целых построек было куда больше — город сдался федеральным силам практически без боя. Блокпосты, пункты дислокации ОМОНов и СОМов[19] со всей России встречались здесь очень часто. На улице Кирова небольшая колонна остановилась.
— Махмуд али Бетиевич? Салям алейкум, можно к вам? — постучался местный милиционер, сопровождавший колонну.
Дверь оказалась открытой.
— А, Леча, ты? — раздался из коридора старческий голос. — А кто это с тобой?
— Журналисты из Москвы и военные — сопровождающие.
— Пусть обувь снимут и проходят.
Длинный темный коридор вывел гостей к открытой двери комнаты, явно служившей старику рабочим кабинетом. Первым вошел Леча, за ним — девчонки, и уж после — Максим. Арсен, единственный, за исключением Лечи, человек в форме, после гневного взгляда старика вышел на улицу к колонне.
— Чем могу быть полезен? — встав с большого, обитого кожей кресла, обратился к гостям седой, что удивительно для Чечни, гладко выбритый старик, одетый в выглаженный и чистый костюм советской эпохи. Акцента у старика не было совсем, даже малейшего.
— Мы хотели бы снять репортаж с вами как с коллегой, — затараторила Мария.
— А с какого канала?
— НТВ.
— Пакостный канал… Ну да ладно. Что конкретно вас интересует?
Максим рассматривал полки с книгами, которыми были заставлены все стены комнаты, за исключением небольшого пространства окна и места для телевизора. Коран, «Основы шариатского судопроизводства» спокойно соседствовали на полках с Шиллером, Булгаковым, УК РФ и «Историей государства российского». Книг было огромное количество.
— А вы точно чеченец? — вдруг спросила Мария.
— Да, — улыбнулся старик, — а что вас смутило?
— Акцента нет, да и как-то…
— Включай камеру, расскажу. Во Вторую мировую попал в Западный особый округ. В 1946-м, вернувшись, узнал, что семья депортирована. Поехал за ней в Казахстан. Все пережил достойно.
— А вы не мусульманин?
— Мусульманин! Всегда был и никогда не отрекался! — гордо сказал старик.
— Вам девяносто четыре. А вы такой бодрый и… — задумалась спецкор.
— Не выживший из ума? — продолжил, засмеявшись, старик. — Я оптимист. И все, что ни происходило со мной, воспринимал через призму — будет лучше. А все тяготы — не иначе как испытания для того, чтобы стать лучше. Этому и других учу.
