— Смотри, Михайло, на смех не всегда ответом смех бывает.
— Уж кто как может.
— Узнал, стало быть. Что ж, это ты правильно: с наушниками да согладатаями оно способнее. Так всегда и поступай.
Ирина Семеновна пошла прочь.
«Темная страсть в мачехе дела себе ищет — и в чем-то найдет?» — вздохнув, подумал Михайло.
Михайло, поднявшись в свою светелку, достал из кованного железом и крепко на замок закрытого сундучка книгу.
Он раскрыл ее на той странице, где были напечатаны слова, над которыми он так часто задумывался.
«И от твари творец познаваем», — прочитал он будто и незаметно между другими втеснившиеся в ровную строку слова. Они были помещены в самом конце предисловия, в котором объяснялось, для чего книга назначена. Теперь он их хорошо понимает. Но не так-то легко это далось.
Эту книгу, что сейчас лежит перед ним, он достал в начале прошлого года, уже после того, как порвал с раскольниками.
Вслед отцу и деду, известным холмогорским книжникам, таким же книжным человеком сделался и Василий Христофорович Дудин. К нему-то, в недалеко от Мишанинской стоявшую Луховскую, и зашел однажды Михайло.
«Зайду к Дудиным, потолкую с Василием Христофоровичем, умный он», — подумал Михайло, оказавшись однажды в зимний день на околице Луховской, почти того не заметив.
Когда Михайло стал рассказывать Дудину, почему он ушел от тех, кто держался старой веры, рассказывать, что вот он прочитал много книг, да не то в них оказалось, Василий Христофорович молча встал, подошел к полке, на которой плотным рядом стояли собранные дедом и отцом книги. Он выбрал из них две, одну тяжелую и большую, другую маленькую, крепко сжатую переплетом.
Передавая книги Михайле, Дудин сказал:
— Почитай-ка еще. Особенно вот эту.
Дудин указал на большую книгу, стянутую медными застежками.
— В книгах разное, — добавил Василий Христофорович, прощаясь с Михайлой.
Что же это за книга, вот эта большая, застегивающаяся тонко вылитыми из меди и прокованными узором застежками?
Когда Михайло уже оставил старую веру, он, случалось, при встрече с каким-либо раскольником вступал с ним в прения.
Однажды при таком случае он сказал своему собеседнику, седому старику:
— Вот в тех книгах, которые я читал, веру и божественное деяние все страхом обороняют. Разве большая вера чего бояться должна? Все говорится: не смей постигнуть того, что постигнуть тебе не дано, не тщись. Верь — и не рассуждай. Страхом все. А разве на страх так уж всегда и уповать можно? Полная ли в нем правда?
