История начиналась с упоминания об Омире[39], который «толико тщание, толико подвизание, толикий труд показа», чтобы создать историю «Тройска града». Ему рассказали, кто такой был Омир, создавший «Илиаду» и «Одиссею». Вон какому делу, тому, что воспел мудрый грек, уподобляли соловецкую оборону. А песня соловецкая любимая раскольничья? Запоют ее, бывало, тихо, грозно. В потаенной песне пелось и о воеводе, который изменой овладел обителью, и о самом царе, о жестоком им возмездии за преступление.
О воеводе в раскольничьей песне пелось:
Стару веру-ту порушил взял,
Стары книги-ти божьи изорвал всё,
На огни-ти он прижигал их;
Всех монахов прирубили,
В сине море-то пометали,
Над игуменом наругались…
Лютой смертью погиб надругавшийся над страдальцами соловецкими воевода:
Воевода-то разболелся,
Он в худой-то боли скончался.
Нечестивый царь также был наказан смертью:
Государь-от, государь наш царь,
Олексей-свет сударь-Михайлович!
За воеводой собирался,
Жисть своёй жизнью скончался.
Понесли ёго в божью церковь, —
Потекло у ёго из ушей-то,
Потекла у ёго всяка гавря…
[40]Но — как Михайло ушел в раскол и почему он его оставил? А был он в расколе от тринадцати до пятнадцати лет.
И на Курострове, и в Холмогорах было много старообрядцев, и явных, и тайных. Между ними и «никонианами» часто возникала «пря» о вере, которая шла в это время и по всему Северу.
…В ноябрьский зимний день 1725 года Михайло возвращался из Холмогор. По верхней куростровской дороге он подъезжал к своей деревне. В Екатерининской церкви только что отошла обедня. Сойдя с паперти, прихожане выходили за церковную ограду.
Хорошо знающая дорогу лошадь бежала легкой трусцой. Сидя в своих креслах, санях с задком, высоким сиденьем, обведенных кряковинами, Михайло отпустил вожжи, дав лошади волю.
Выходившие из церкви стали останавливаться, толпиться, послышались громкие голоса. Михайло встал с сиденья и, крепко упершись ногами в дно крёсел, всмотрелся. Толпа сгрудилась около старика, который что-то возбужденно говорил. Когда Михайло подъехал ближе, до него стали доноситься отдельные голоса:
— Мимо церкви божьей идет и не крестится!
— Раскольник!
— Тайный!
Раздался чей-то злобный голос:
— Какой тайный! Это же дед Федор из Татурова. Опять объявился. Сколько лет не был.
— Да, кажется, не он…
Вдруг к старику подвернулся востроносый паренек со злыми светлыми глазами.
— А ну-ка почти храм божий! Осени себя крестным знамением! Да истинным. Тремя перстами. Может, ты и вправду раскольник!
