Может собственных платонов... | страница 27
Дед Федор сам часто думал об этом и со своими говорил. И он давно понял, что это самое слабое место в его вере. И потому все искал выхода. И теперь он его будто находил.
— Ты скажи, Иван, когда царь Петр преставился? Два года тому. А сроку три. Значит…
— А как пройдет еще год и конца мира не будет? — спросил Шубный.
— Все в руке божьей, — вздохнул дед. — Только от зла мирского можно и самому уйти. Аввакумову смерть блаженную можно и самому приять.
Долго молчали. Дед будто забыл о своих собеседниках, уставившись взглядом в пустоту.
— Ты вот, — нарушил молчание Шубный, — в Соловках на защите стоял. Стало быть, смерти не боялся. А теперь о чем говоришь? Тоже о смерти, которая пострашнее соловецкой. Значит, и тут ее не боишься. А ты когда спросил себя: жизни ты не побоялся?
— Это какой же жизни?
— Которая есть.
— Хитрый ты, Иван, хитрый. От страху от жизни земной отступился я. Так?
— Не от страху. А оттого, что, может, не понял, как к ней по-настоящему руки приложить?
— Вроде у меня в голове что не в ту сторону повернулось? Эх, уже говорено-переговорено. Пойми же все-таки. От греха, от зла уходил, а не от жизни.
— А если от него уходить, думаешь, ему, злу, от того вред? Меньше его станет?
— Лишь бы не видеть.
— Не так много, дед, не так много.
— Ну, никонианин, пойду-ка я. О жизни будущей-то подумай.
— Эх, дед. Неспроста я говорил. И не со зла. Сам часто обо многом думаю. И для себя вот приглядываюсь: как бы мне жизни-то самому не испугаться. В ней всякое.
— Наговорились досыта. Пойду. А ты, Михайло, приходи ко мне. Потолкуем. Да поскорее. А то в Выговскую пустынь уйду. Может, и ты пойдешь со мною? В случае беды, там не выдадут.
Выговская пустынь, созданная на реке Выг братьями Денисовыми, была оплотом старообрядчества, славившимся по всей проклявшей Никона раскольнической Руси. Среди приходивших туда были беглые — крестьяне, солдаты. Их выговцы скрывали и не выдавали властям.
— Я, дедушка Федор, в Выговской пустыни уже был.
Михайло был в Выговской пустыни? Значит, в вере истинной тверд. Напрасно он усомнился. Эх, старый. И дед сказал Михайле:
— Там бы тебе и остаться. Неровён час. Пока за веру за старую тебе здесь нет гонения. А, говорю, неровён час.
— Я веру старую оставил.
Уже продевший правую руку в веревочную лямку дед Федор снял котомку. Он наклонился к Михайле, будто впервые его увидел. Даже стал разглядывать. Потом лицо его искривилось горькой усмешкой.
— Эх-хе-хе, Михайло, Михайло. Это ты вроде той махавки, что по ветру то туда, то сюда поворачивается. А рассудил, что сказать, правильно. Никонианам полегче, выгоды у них побольше. Это, что ли, у вас жизнью, которой не бояться, прозывается? Так куда же ты теперь? В чем искать будешь?