— Дядюшка, дядюшка, так ведь у вас коли что и было…
— Замолчи, замолчи, Сашура, не твоего ума дело!
— Да я только, что давно это было. Так давно — уж забыть пора. Вы же, дядюшка, поди, забыли, зла не держите.
— Не я выбирал — мне и забывать легче.
— Вас забыть нельзя.
— Полно, Сашура, всех забыть можно. Одних — раньше, других — позже. Если обиды на сердце не осталось — легко, если осталась — тут уж сроку не угадаешь. У Екатерины Алексеевны самодержицы Всероссийской память долгой оказалась. А уж чего ни делаешь, чтобы сердечко крутое смягчить. Да не больно получается.
Петербург. Зимний дворец. Екатерина II, А. С. Протасова.
— Государыня, приехал наш граф, сказывали? Где ж он? Поглядеть бы, каким стал — кажется, от нетерпения сгорю!
— Ты про кого, Анна Степановна?
— Как про кого, государыня? Да про Алексея Григорьевича нашего, графа Бобринского. Сколько лет в России не был, Петербурга не видел.
— И не увидит.
— Чтой-то, государыня, не поняла я вас. Как не увидит?
— Нечего этому вертопраху в столице делать. Неизвестно еще каких фортелей от него дождаться можно.
— Так вы его и видеть…
— Не собираюсь. По заграницам таскаться ему хватит. Набедокурил уже свыше всякой меры. Пускай на родине под присмотром поживет, только от столицы и от дворца подальше.
— О Господи, так ведь молодость. Не всякое же лыко в строку ставится. Свое отшумел, так и за дело приняться может.
— Ишь ты у нас какая разумница, Королева Лото! Все рассчитала, все продумала.
— Так ведь даже мне, государыня, как-никак родная кровь.
— Седьмая вода на киселе. Ты у нас, Анна Степановна, как наседка: лишь бы побольше цыплят под крылья собрать. А что среди тех цыплят всякие там кукушата да совята окажутся, тебе и горя мало. Ты уж прямо скажи, как там у тебя еще две дочки орловские растут да процветают? Чего поделывают наши барышни Алексеевы?
— Грех жаловаться, государыня.
— А я твоих жалоб и слушать не собираюсь. Ты бы лучше припомнила, чего мне появление на свет твоего графа стоило.
— Как не знать, государыня! Еще Василий Шкурин дом свой подпалил, чтобы покойный государь на пожар своим обычаем умчался, а родительница за то время опростаться бы успела. Подумаешь — страшно становится.
— Тебе страх, а графу твоему хоть бы что. Без понятия сынок Григория Григорьевича, совсем без понятия. Когда ему двадцать лет исполнилось, решила я ему все обстоятельства объяснить — до той поры он сыном Шкурина считался. Сказала, что мать его, угнетаемая разными неприязнями и неприятелями, спасая себя и старшего сына, принуждена была его рождение скрыть.
