Петербург. Зимний дворец. Екатерина, А. М. Дмитриев-Мамонов.
— Что это, друг мой, теперь тебя по нескольку раз надобно звать, чтоб пришел. Какие это такие неотложные у тебя дела объявились, Александр Матвеевич, что тебя днем с огнем не сыщешь?
— Я полагал, государыня, себя вправе встречаться с товарищами.
— Вишь ты, товарищи объявились, ради которых ты службою неглижировать стал! Откуда только взялись такие? Раньше будто и речи о них не бывало.
— Но если бы я знал, когда могу понадобиться вашему величеству…
— Расписание, что ли, тебе составить? Ты всегда мне нужен, Александр Матвеевич, всегда! Откуда мне знать, как надобность государственная объявиться может. Тебя по должности твоей мне никто не заменит. Иной раз просто посоветоваться надобно — дела неотложные. А сам знаешь, кому я довериться могу.
— Какой я советчик, государыня! Вот если бы Григорий Александрович около вас был…
— Григорий Александрович? Болеешь, значит, мой друг, за него? Услужить хочешь? А знаешь ли ты, в каких делах твой Григорий Александрович повинен? Нет? Так сядь и послушай. Сейчас все на турецком театре в Очаков уперлось. Брать его надобно. Чем скорее брать. За крепостию сей наблюдение поручено было генерал-майору князю Прозоровскому. Невелик отряд, а наголову разбил четыре тысячи татар да турок, которые под стенами крепости расположились. Осаду же производить твоему Григорию Александровичу следовало. Свою часть работы ратной принц Нассау-Зинген сделал: флот турецкий из-под стен Очакова частию оттеснил, частию уничтожил. Вот тут Григорий Александрович и раскинулся на покой. Такую себе жизнь роскошную устроил, что и на поди. О штурме думать забыл. Мол, сами турки не выдержат и крепость сдадут. Чего ему, князю Таврическому, себя тревожить. Племянниц и тех к себе вызвал. Ничего, слышишь, ничего делать не стал! Только ядрами одними город бомбардировал.
— Но по всей вероятности, князь заботился о войске российском — чтобы потерь меньше было.
— Подумать только, какой ты, друг мой, догадливый! А вот Суворов с осадой такой не согласился, от Григория Александровича отошел. Стоять под стенами очаковскими не стал.
— Помнится, они никогда не ладили, государыня. Характеры разные.
— Характеры! Скажи, ревность Потемкина — что кто-то лучше его быть может. Уж Григорий Александрович никому первенства не уступит. Всю славу себе соберет. И вот тебе результат. Простояли под Очаковом ни много ни мало с конца июня до начала декабря. А там холода пошли. Дожди. Грязь невылазная. Слякоть. Ни солдат обсушить, ни толком накормить. Уж они сами от Григория Александровича штурму потребовали. Хочешь не хочешь ему согласиться пришлось. 6 декабря, в лютый мороз, голодные да холодные на штурм пошли. Сколько людей потеряли — сказать страшно. И что всего страшное — в донесении мне пишут — кровь из ран литься не могла: от лютого холода тут же и замерзала. Вот теперь и присоветуй, какой наградой князя Потемкина-Таврического награждать? А награждать все равно придется. Выхода нет: российская армия должна повсюду только победы одерживать. Не для себя это важно — для престижу политического во всей Европе. Вот над чем тебе бы головку свою ломать надо, а ты… Опамятуйся, друг мой. Напрягись хоть самую малость. Смолоду за дело надо браться, поверь мне, смолоду.
