– Хе, хе! мистер Альфред, – вы помните, мистер Краггс, – он товарищ ее детства, – сказал Снитчей с принужденным смехом. – Они почти вмести выросли.
– Тем вероятнее, что все это ей, может быть, наскучило, – спокойно продолжал клиент, – и что она не прочь от новой любви нового любовника; явился же он при романических обстоятельствах; про него идет молва, что жил он весело и беспечно, не обижая других, а в глазах деревенской девушки это имеет свою прелесть; к тому же, он молод, не дурен собою, – это опять может показаться вам хвастовством, но клянусь вам опять, я говорю вовсе не из желания похвастать, – да, молод и не дурен собою, так что перещеголяет, может быть, самого Альфреда.
Этого нельзя было отрицать; Снитчей уверялся в том, взглянувши на Уардена. В беспечной наружности его было что-то неподдельно грациозное и приятное. Красивое лицо его и стройная фигура невольно пробуждали мысль, что все в нем могло быть гораздо лучше, если бы он захотел, и что, взявшись за дело, за что-нибудь серьёзное (чего с ним до сих пор не случалось), он выказал бы очень много энергии и ума.
– Опасный повеса, – подумал проницательный адвокат.
– Теперь заметьте, Снитчей, и вы, Краггс, – продолжал Уарден, поднявшись с места и взяв их за пуговицы, так чтобы никто из них не мог ускользнуть, – я не спрашиваю у вас никакого совета. Вы в этом деле решительно не должны брать ничью сторону; тут нечего вмешиваться таким степенным людям, как вы. Я в немногих словах изображу вам мое положение и мои намерения, а потом предоставлю вам позаботиться о моих денежных обстоятельствах как можете получше, потому что если я убегу с прекрасною дочерью доктора (надеюсь, что это мне удастся, и что под ее влиянием я сделаюсь другим человеком), так разумеется, мне понадобится больше денег, нежели одному. Впрочем, переменив образ жизни, я скоро поправлю мои дела.
– Я думаю, лучше не слушать всего этого, мистер Краггс, – сказал Снитчей, взглянув на него через клиента.
– Я тоже думаю, – отвечал Краггс, но оба слушали внимательно.
– Можете не слушать, – возразил Уарден, – но я все-таки буду продолжать. Я не намерен просить согласия у доктора: он не даст его, – я не думаю, чтобы я был перед ним виноват, не говоря уже о том, что он сам называет все это вздором, я надеюсь избавить дочь его, мою Мери, от события, которое, я знаю это, ужасает и огорчает ее, то есть от новой встречи со старым любовником. Нет ничего вернее, как то, что она боится его возвращения. Все это ни для кого не обидно. Меня преследуют так жарко, что я веду жизнь летучей рыбы, – выгнав из собственного своего дома, из собственных владений, принужден проживать тайком; впрочем, и дом и земли, да еще и с значительною прибавкою, опять поступят в мое владение, как сами вы знаете и говорите; а Мери, по вашим же осторожным и основательным расчетам, будет через десять лет, называясь мистрис Уарден, богаче, нежели называясь мистрис Гитфильд. Не забудьте, в заключение, что она ужасается его возвращения, и что ни он, ни кто-либо другой не может любить ее сильнее моего. Кто ж тут потерпит несправедливость? Дело чистое. Мои права ничем не хуже его, если она решит в мою пользу; а я только ее признаю в этом деле судьею. Вы не хотите знать ничего больше, и я ничего больше не скажу вам. Теперь вам известны мои намерения и потребности. Когда должен я уехать?
