- Ох, дорогой ты наш человек! Святая душа! - послышался умиленный, плачущий голос Пети Богачева из прихожей.
Мы ринулись туда. Связной революции, подхлебывая носом, обнимал трясущимися руками бутылку "столичной" водки.
- Он еще и алкоголик? - сказала мать.
- А ты этого раньше не знала? - удивился я.
- Я не о Пете, - раздраженно сказала мать. - О нашем отшельнике.
- Бутылка непочатая.
- Отдай! Разобьешь! - Катя попыталась завладеть бутылкой.
- Цыть! - гаркнул Петя, и мы поняли, каким он был в дни революции: глаза сверкали из-под насупленных бровей, желваки играли на резко обозначившихся скулах, цыплячья грудь по-соколиному взбугрилась - сейчас Петя Маленький ринется в свой последний решительный бой.
И Катя оробела.
- Ты чего взъерепенился? Просто помочь хотела.
- Нечего мне помогать. Я тяжельше носил, не ронял. Неужто бутылку не удержу?
- У него, когда волнуется, руки дрожат, - пояснила нам Катя.
- Болтай, да знай меру! Когда это у Пети Маленького дрогнула рука?
Катя не ответила. Ее блекло-голубые глаза напряглись, нежданно ловким, кошачьим прыжком она скакнула в угол и вытащила из-за помойного ведра темную бутылку с этикеткой "Мадера", в которой что-то плескалось. Не раздумывая, она всосалась в горлышко.
- Осторожнее, - сказала мама, - не отравитесь.
- Ты тут не одна, - жестко напомнил связной, успевший опустить "столичную" в карман своей тужурки.
- Не поймешь, - сказала Катя, отрываясь от бутылки. - То ли вино, то ли пиво, то ли моча.
- Что ты несешь? Зачем ему в бутылку мочиться? Петя Маленький забрал у нее бутылку, обтер горлышко рукавом и сделал хороший глоток.
- Нормалек, - сказал он, но в голосе не было уверенности. Он рыгнул, пожевал губами, что-то соображая, и твердо заключил: - Градус, во всяком случйе, есть.
- Дай-ка на глоточек, - попросила Катя.
Он отдал жене бутылку и с каким-то сомнамбулическим видом шагнул к стенному шкафчику над крошечной, в одну конфорку газовой плиткой, распахнул дверцы и достал липкую бутылку с остатками вкусного ликера "Какао-шуа".
- Господи! - сказала мама и прошла в комнату.
Я последовал за ней.
Мама закурила, села на тахту, но сразу пересела в кресло у письменного стола. На нем красовался "ундервуд" без футляра, от каретки тянулась веревка, спускавшаяся за край стола. Я потянул за нее и почувствовал тяжесть. Оказалось, на веревке висели подкова и половинка кирпича.
- Зачем это? - удивился я.
- Для тяги, - пояснила мама. - Я помню, он говорил в прошлом году, что лопнула пружина.
