Таков один из Софизмов Федоновых, наполненный, впрочем, высочайшими истинами. «Ежели твой невольник умертвит себя, – говорит Сократ Кевиту, – не наказал ли бы ты его, когда б мог, за то, что он не справедливо лишает тебя добра, тебе принадлежащего?» Добродетельный Сократ, что ты нам говоришь? Разве уже не принадлежат Богу по смерти? Совсем не то; а должно бы было сказать, ежели ты обременишь своего невольника такой одеждой, которая мешает ему исправлять тебе услуги, то накажешь ли ты его, что он скинет то платье для лучшего исполнения своей службы? Великое заблуждение придавать лишнюю важность жизни; как будто смерть нас вовсе уничтожит. Жизнь наша ничто пред очами Бога; она так же ничто в глазах рассудка, и так должна быть ничто и для нас; и когда мы оставляем свое тело, то ничего более не делаем, как снимаем беспокойную одежду. Стоит ли из сего делать столько шуму? Милорд, сии рассказчики не искренны: будучи глупы и жестокосерды в своих рассуждениях, они увеличивают мнимой грех, как будто оным, впадающие в него, отнимают у себя существование, а наказывают за него так, как будто бы они могли пребывать вечно.
Что принадлежит до Федона, то он сообщил им одно правдоподобное доказательство, какое они могут употребить, и сие рассуждение там предлагается только слегка и мимоходом. Сократ осужденный неправедным судом чрез несколько часов лишишься жизни, не имел нужды с великим вниманием рассматривать, позволено ль ему располагать ею. Полагая, что он точно говорил те речи, которые Платон заставляет его говорить, поверь мне, Милорд, что он прилежнее б об них размышлял в случае употребления их в действо; а в доказательство, что нельзя извлечь из сего бессмертного сочинения никакого сильного возражения против права располагать своею жизнью, служит то, что Катон читал его два раза в самую ту ночь, в которую он оставил землю.
Сии Софисты также опрашивают: может ли быть когда жизнь злом? Рассматривая сию кучу заблуждений, бед и пороков, коими она исполнена, скорее придешь в искушение спросить: бывает ли она когда добром? Преступление непрестанно окружает самого добродетельного человека; каждое мгновение жизни готов он предашься в корысть злого, или сам злым сделаться. Бороться и терпеть, вот часть его в сем свете; зло делать и терпеть, вот участь бесчестного. Во всем прочем они между собой различны, и не имеют ничего общего, кроме бедствий жизни. Если тебе надобны доказательства и примеры, я приведу тебе предсказания, ответы мудрых? действа добродетели, награжденные смертью. Оставим все сие, Милорд: я говорю с тобою, и спрашиваю тебя, какое главное упражнение мудрого здесь в свете, если не то, чтоб заключаться, так сказать, внутрь души своей, и принуждать себя быть мертвым во время жизни? Единый способ, найденный рассудком для избавления нас от бедствий человечества, не в том ли состоит, чтоб нам отвлечь себя от земных предметов и от всего, что есть в нас смертного, войти в самих себя, и вознестись к высочайшим умозрениям? И ежели наши страсти и заблуждения составляют наши бедствия, то с каким рвением должны мы желать того состояния, которое нас от тех и от других избавит! Что делают сии сластолюбцы, столь нескромно умножающие свои страдания своим сладострастием? Они уничтожают, так сказать, свое существование, стараясь распространить его на земли; они умножают тягость оков своих числом своих прельщений; они ничем не наслаждаются, чтобы не приготовляло им тысячи горестных лишений: чем больше они чувствуют, тем более терпят; чем больше углубляются в жизнь, тем будут несчастнее.
