Новая Элоиза, или Письма двух любовников | страница 23



О, если б ты знала состояние сего тоской стесненного сердца! Никогда не горело оно толь священным огнем. Никогда твоя невинность и добродетель не были ему столь драгоценны. Я любовник, я умею любить, я то чувствую: но я только человек, а то выше силы человеческой, чтоб отказаться от высочайшего блаженства. Ночь, одна ночь навсегда переменила всю мою душу. Отними от меня пагубное о ней воспоминание, я буду тогда добродетелен. Но сия бедоносная ночь живет в глубине сердца моего, и будет покрывать своим мраком остаток моей жизни. Ах, Юлия! предмет обожаемый! Если должно быть навсегда злосчастными, то пусть еще один час благополучия, и вечные угрызения!

Послушай того, кто тебя любит. Для чего мы одни хотим быть разумнее всех людей, и с детскою простотой следовать мечтательным добродетелям, о которых весь свет говорит, и никто не исполняет? Будем ли мы лучшие нравоучители всего множества ученых, населяющих Париж и Лондон, кои все смеются брачному блаженству, и прелюбодеяние считают забавою? Такие примеры не почитаются и соблазнительными; даже не позволяется осуждать их, и все честные люди смеялись бы здесь тому, кто из уважения к супружеству сопротивлялся бы сердечной своей склонности. В самом деле, говорят они, вина, которая только во мнении, значит ли что-нибудь, когда она тайна? Какое зло терпит муж от неизвестной ему неверности? Какими ласками не заглаживает жена свои проступки. С какою тихостью старается она предупредишь, или истребить подозрения? Лишенный мечтательного добра, луж ее живет преблагополучно и сие мнимое преступление, о котором делают столько шуму, не что иное, как умножение союзов в обществе.

Сохрани Бог, о милый друг сердца моего, чтоб я хотел уверить тебя в сих постыдных правилах. Я их отвращаюсь, не имев силы опровергнуть, и совесть моя в том согласнее моего рассудка. Не для того, чтоб превозносился ненавистным мужеством, ниже чтоб я следовал добродетели, которая так дорого стоит: но я думаю быть меньше виновным укоряя себя своими пороками, нежели бы я оправдать их старался, и взираю, как на верх злодейства, на желание истреблять угрызения.

Я не знаю, что пишу; я чувствую душу в ужасном состоянии, хуже того еще, в каком она была до получения письма твоего. Возвращаемая тобою мне надежда печальна и мрачна; она погашает сей толь чистой свет, который столько раз нас провождал; прелести твои помрачаются и тем разят сильнее; я вижу тебя нежною и несчастною, сердце моё утопает в слезах текущих из очей твоих; и я с горестью укоряю себя, что не могу более вкушать благополучия, как твое нарушая.