— А если жить скучно?.. — пробормотал Женя как-то уж очень серьезно, словно говорили о нем, а не о каком-то деревенском пьянице. — Лучше уж пить, чем вешаться. А «говорунчика» хряпнешь — так еще и заговоришь — а?
Он усмехнулся, и Павлу стало жутко от этой усмешки.
— Ты и без «говорунчика» вон какой говорун, — заметил Саша, — а я больше тридцати лет даже пива не пью — и ничего, не скучно.
— То-то ты только про ВЧК и талдычишь, тебе скучать некогда — совсем уже помирать собрался…
— Жень, ты обиделся, что ли?
— Да ну тебя, надоело мне всё…
— Успокойся, пожалуйста, раскричался на всю палату… Придет твой лифтер.
— Он не лифтер — он гробовщик. Ему бы на твоем ВЧК в самый раз работать.
— А что такое ВЧК? — спросил Павел.
Остальные трое улыбнулись, словно вопрос был из приятных и отвечать на него — одно удовольствие. Саша пригладил бороду и важно изрек:
— ВЧК — это Восточно-чемодановское кладбище.
— Все там будем, — примирительно сказал Коля. — И пьяные, и тверёзые.
«И из всех будет лопух расти, — подумал Павел, вспомнив тургеневского Базарова. — Действительно скучно».
За окном помутнело, завьюжило, в палате включили свет, медсестра принесла градусники и таблетки.
— Эх, демократия… Лампочек не могут ввернуть! — обиженно проворчал Саша.
Из четырех ламп дневного света горели только две, а половинка одной из горящих, той, что над Павловой кроватью, предсмертно мерцала и потрескивала. «Светляк-подранок, — подумал Павел с улыбкой. — А вообще-то, маленькая неисправная лампа. А солнце — лампа большая и исправная. Такой лампы человеку не сделать». От этой мысли грусть растаяла, и стало весело, и ртуть в градуснике, зажатом под мышкой Слегина, не захотела ползти дальше.
Марья Петровна, с робким дверным стуком вошедшая в палату, застала своего соседа по коммуналке смотрящим на мерцающую лампу и солнечно улыбающимся.
— Здравствуйте… Здравствуй, Павел.
— Здравствуйте, Марья Петровна, присаживайтесь — вот стул.
— Улыбаешься — значит, всё хорошо будет. Как же это тебя угораздило?
Больной, уже успевший сесть на кровати, пожал плечами, почувствовал градусник под мышкой, вынул, рассмотрел и положил на тумбочку.
— Сколько?
— Тридцать восемь.
— Уже лучше. Уколы тебе делали? Врач осматривал? — закончив с расспросами, женщина сообщила: — А я тебе пирожков испекла.
Она угощала его пирожками еще тогда, когда мама кормила Пашу с ложечки манной кашей. Она угощала его пирожками, присматривала за ним и убиралась в комнате, когда мама поглупевшего и охромевшего юноши умерла от горя. Она угощала его пирожками и последние три года, когда рассудок Павла прояснился и хромота пропала. Марья Петровна была первый год на пенсии и чрезвычайно обрадовалась, что сосед-горемыка, с которым она так долго нянчилась, позвонил именно ей и попросил помочь.
