«Что-то серьезное начинается», — решил Павел, зажмурившись и покусывая губы. Прочитав Иисусову молитву, он открыл глаза, отворил дверь и, шагнув через порог, сказал:
— Здравствуйте.
* * *
— Здравствуйте, — ответили ему три обитателя довольно просторной четырехместной палаты.
Слегин, чуть сутулясь от всеобщего липучего внимания, прошел к незастеленной кровати и поставил сумку на пустую тумбочку. Не присев, он с минуту смотрел в окно на хорошенькие конусообразные елочки и цепочку глубоких сизоватых следов, прострочивших сияющий наст.
— Хорошо сейчас на воле… — мечтательно произнес крепенький бородатый дедок, глядя во второе окно.
— На воле всегда хорошо, — пробасил обрюзгший мужичина лет под шестьдесят, сидящий на кровати наискосок от Павловой.
Ближайший сосед Слегина, изможденный старик, тяжко вздохнул и выматерился.
Павел, словно продолжая цепочку реплик, надрывно раскашлялся, вслепую сел на кровать, согнулся, упершись локтями в колени, и вскоре затих, утер слезы, встал и вышел.
Перед капельницей Слегина, уже лежавшего на топчане в процедурной, железно ужалили в палец и взяли немного крови. Затем перетянули руку жгутом, заставили сжимать и разжимать кулак, прощупали вену, мазнули по ней спиртом и вкололи иглу, сняли жгут, покрутили колесико на регуляторе и спросили:
— Не жжет?
— Нет, — ответил Павел, подумав, что не такая уж это и страшная вещь — капельница. «Да и сколько их мне переделали лет двадцать назад…» — подумал он, невесело усмехнувшись.
Пузырьки всплывали на поверхность и там лопались. Подобно им сквозь мутную толщу времени всплывали прозрачные воспоминания и лопались в мозгу Павла. Многие из воспоминаний были ужасны и, будто разрывные пули, могли бы разнести голову вдребезги, но лицо больного оставалось спокойным, взгляд катался на воздушных пузырьках, как на подводном лифте, а думалось примерно следующее: «Это мои грехи, и я их искуплю. Господь милостив».
Вспомнились мечты о монастыре («Я уйду в монастырь и буду молиться за тебя, мама!»), а после — гнусное грехопадение с плахой женского тела и полет с четвертого этажа. Вспомнились безумная уверенность в том, что попал в преисподнюю, и смерть матери, доведенной им до инфаркта, и шестнадцать адских лет, срежиссированных неким находчивым собеседником. Вспоминались три троллейбусных круга в рождественскую ночь, и тот самый собеседник в дубленке, и крупная, нежная, чуть грустная звезда, неотвязно следовавшая за троллейбусом.
