Лед плавился.
— Уж ты не плачешь ли, дядя Паша? — спросил человек в дубленке то ли насмешливо, то ли участливо. — Погоди пока, — добавил он то ли угрожающе, то ли утешительно. — К тебе, кажется, идут. — Последняя фраза была произнесена совершенно бесцветно и оттого показалась дяде Паше зловещей.
Он обернулся. Долю секунды он видел перед собой изузоренное стекло с проплавленным во льду оконцем; там идиллически соседствовали нежная звезда и щербатая луна. Дядя Паша почти уже подумал что-то очень важное, но обернулся и…
На этот раз кондуктор подошла молча. Она тихо остановилась за спиной дяди Паши и, поглаживая нервным движением талонную ленту, стала дожидаться, когда он обернется, и… Лишь по тому, как тяжко женщина выдохнула, стало понятно, что она даже дыхание таила, чтобы производить как можно меньше шума. Дядя Паша полуиспуганно глядел на нее — странно возбужденную, прерывисто дышащую, молчащую.
— Помнишь, — произнесла она наконец, — как я тебе говорила, что будет следующий круг, и будет ночь, и мало народа будет в троллейбусе? Помнишь, дядя Паша?
— Помню, — завороженно ответил он.
— А помнишь, — продолжала она ужасающе вкрадчивым голосом, — помнишь, как я тебе говорила, что еще покажу, какая я могу быть?
— Помню, — глухо ответил он, неотрывно глядя на мутную жемчужинку пота на ее левой щеке.
А человек в дубленке, заметно нервничая, дергал дядю Пашу за рукав и что-то говорил, говорил…
— Хорошо, что помнишь, дядя Паша, — таинственно прошелестела женщина. — Сейчас я тебе шепну кое-что на ушко, а ты слушай…
— Это я шепчу ему на ушко! — свирепо рыкнул человек в дубленке, и дяде Паше показалось вдруг, что молния на одежде рыкнувшего с визгом расползлась донизу и в щели не оказалось ничего, кроме голого тела, — впрочем, не голого, а густо поросшего прямой жесткой шерстью, похожей на волчью. Заметив неладное, человек в дубленке мигом застегнулся и повторил: — Это я шепчу ему на ушко!
Но кондуктор абсолютно игнорировала его и будто бы не видела даже. Женщина хищно припала к уху дяди Паши и спросила тоненьким помолодевшим голосом:
— Ты счастлив, Пашенька?
И она засмеялась — сначала тихо, потом громче, и постепенно ее смех превратился в нутряной и какой-то икающий — в смех из кошмара дяди Паши.
— Ты?! — завопил дядя Паша так, что пассажиры оглянулись на него.
— Я! — самодовольно подтвердила женщина.
— Вон!!! — дико заорал дядя Паша и топнул, топнул, топнул ногой. — Вон!
— Вон! — рыкнул и человек в дубленке. — Вон!
