Почти для всей русской культуры характерно ощущение некоего единства, как если бы отдельные ее представители и художественные формы выступали не сами по себе, но в некотором смысле все являлись участниками общего творческого поиска, философского спора или общественного конфликта. Без сомнения, чтобы понять химию Менделеева, математику Лобачевского, поэзию Пушкина, романы Толстого, живопись Кандинского и музыку Стравинского, необязательно соотносить их с русским культурным фоном, вполне достаточно подойти к ним как к научному или художественному явлению. Но большая часть русской культуры (и на самом деле многое из того, что было создано этими истинно европейскими деятелями) приобретает дополнительные значения, когда рассматривается в русском контексте. Понимание, национального контекста творчества тех или иных представителей русской культуры более важно, чем обращение к аналогичному контексту во многих иных национальных культурах.
Чувство всеобщей связи и сопричастности всему имеет своим следствием то, что спор, который обычно разворачивается на Западе между разными людьми, в России часто происходит в душе одного человека. Для многих русских «думать и чувствовать, понимать и страдать — одно и то же»[4], и их творчеству нередко присущи «огромная сила стихии и сравнительная слабость формы»[5]. Экзотические очертания собора Василия Блаженного, нетрадиционные гармонии Мусоргского, напряженный разговорный язык Достоевского оскорбляют классический вкус, но в то же время неотразимо влекут к себе большинство людей, напоминая нам о том, что якобы слабое владение формой может оказаться новаторством, которое просто не укладывается в рамки традиционных категорий, какими оперируют при анализе культуры.
Обращаясь к истории русской культуры, возможно, имеет смысл Уделять больше внимания ее движущим силам, чем тем формам, в которых она предстает. На страницах этой книги три фактора — природная среда, христианское наследие, контакты с Западом — заявляют о себе в большей мере, чем те явления, которые ими определяются. Эти силы, по-видимому, способны сплетать собственную странную сеть исторических кризисов и творческих взлетов, независимую от человеческих усилий. Часто они действуют наперекор друг другу, хотя иногда, как в некоторых коротких эпизодах романа «Доктор Живаго», все три силы как будто приходят в гармонию.
Первая сила — это сила самой природы. Говорят, что русские мыслители — это не философы в строгом смысле слова, а поэты, и за случайным на первый взгляд сходством русских слов
