Выходившие в коридор комнаты были самых разных размеров. В просторных салонах для торжественных приемов размещались сотни хиппи, спавших на коврах или прямо на полу. Тяжелый дух пота, грязи, мочи и гашиша выплескивался из распахнутых дверей. Джейн продолжала тянуть Оливье за собой, щебеча, словно жизнерадостная птичка, языка которой он не понимал. Дойдя до поворота коридора под прямым углом, она толкнула одну из дверей и ввела его в комнатушку, вероятно, служившую в свое время чем-то вроде большого стенного шкафа. На полу лежали четыре циновки. На старом чемодане кто-то примостил огарок свечи, положив рядом коробок спичек. Джейн зажгла свечу, растянулась на циновке, поверх которой лежало синее одеяло, притянула к себе Оливье, поцеловала его и принялась раздевать, не прекращая говорить и смеяться. Потом она сама очень быстро разделась, прижалась к нему, растянулась сверху, потом перевернулась, затащила его на себя, укусила его за ухо, за нос, нырнула ему под руку, смеясь, плача, непрерывно говоря, застонала от счастья, прижалась щекой к его члену, лаская его обеими руками, целуя его, снова взобралась на его тело, впитывая тепло мужчины, единственного, столь желанного, столь долгожданного, заставила его перевернуться, чтобы ощутить его спину, его ступни, его бедра, почувствовать его на своих бедрах, на своем животе, в своих объятьях, везде. Так рыба чувствует потребность осязать всем телом воду вокруг себя и в себе.
Постепенно она успокоилась, словно пресытившись своим счастьем, повернулась к Оливье спиной и прижалась к его груди. Он обхватил ее, прижал к себе и стал говорить очень тихо, без конца повторяя одни и те же слова: ты прекрасна, я люблю тебя, я увезу тебя отсюда, мы будем счастливы вместе, все будет хорошо, мы дойдем до конца света, до самого солнца, где будут цветы и птицы, ты прекрасней всех цветов, ты прекрасней, чем небо, я люблю тебя, люблю тебя.
Она заснула в его объятьях, убаюканная его теплом, его любовью, переполненная счастьем и восторгом.
Оливье не мог уснуть. К испытанному им счастью примешивался ужас. Как увезти Джейн из этой страны зыбучих песков, где в дурмане и в смерти увязло столько девушек и юношей со всех уголков света, привлеченных призраком свободы, миражем братства всех живых существ, близостью Бога? Да, действительно, в Катманду каждый мог делать то, что хочет. Это было правдой. Никто не вмешивался в дела другого. Это было правдой. Наши сестры птицы даже не возмущались, если кто-нибудь наступал им на хвост, потому что за последние десять тысяч лет никто не убил ни одной птицы. Это тоже было правдой. Бог присутствовал везде в десяти тысячах обликов. И это было правдой.
