Нам приносят наши спринг роллы, и я топлю свою благодарность в рисовой бумаге и простой начинке из тофу. Кайла говорит о Массачусетсе и всех местах, которые она собирается посетить вместе с Ренам. Ей идеально подойдет восточное побережье. Она великолепная, смуглая и высокая, так что большой город – это именно то, что надо, таким образом максимальное число чернорабочих смогут греться в ее великолепии, пока она расцветает в самую красивую женщину в мире, а в конце концов превращается в королеву Вестероса.
– Мне даже не нравится «Игра престолов», – возмущается она. – Там все слишком белые.
В книгах меньше белых людей, и она бы это знала, если бы больше читала.
– Я читала «Войну и мир».
Поправка: она бы это знала, если бы больше читала более подходящих, не глупых книг.
– О, мой Бог, да ты сноб! Я лучшая подруга книжного сноба.
Я откидываю волосы и заказываю жареный рис, а Кайла – кокосовое карри. Где-то снаружи мужчина кричит: «БЛЯДЬ», а другой: «ОСТАНОВИСЬ», но нам их не видно. Все это так драматично. Кайла ковыряет ногти, и ее слабо раздраженную радость заменяет мрачный взгляд.
– Я буду скучать по тебе, сноб.
Я тянусь через стол и кладу свою руку поверх ее.
– Я всегда буду с тобой, – говорю я. Она улыбается, и я продолжаю: – Как парочка бестелесных глаз. Наблюдая за твоими ягодицами с великим восхищением убийственной зависти, смешанной с защитным материнским инстинктом.
– Фу.
– Рен не узнает, что ударит его, когда я материализуюсь прямо из воздуха в ночь вашего первого полового сношения и заеду ему в рот.
Кайла сверкает сердитым взглядом.
– Мягко. Заеду ему в рот мягко, – исправляюсь я. – Мизинцем.
Подают наш заказ, и мы едим, словно оголодавшие гиены, что само по себе прогресс, потому что на лестнице прожорливых едоков девушки-подростки находятся чуть ниже огромных белых акул и выше оголодавших гиен, а это означает, что мы действительно ведем себя хорошо. Однако официантка, кажется, так не считает, поскольку она морщит нос, когда забирает наши блюда, демонстрирующие кольца оставленной еды, словно ореолы славы. И несварения желудка. Я на секунду ныряю в уборную, чтобы смыть с лица арахисовый соус. И вот тут на меня обрушиваются воспоминания с особо гнусной местью. Джек опирался об эту стойку. Джек прикасался к этой раковине. Джек впервые прикоснулся к моему лицу, стоя между стойкой и стеной. Джек присутствует в каждой плитке этой уборной, и я не могу от этого убежать.
Да я и не хочу.
