и
Жюль Верна, а не
к Ивану Сергеевичу, Арама Хачатуряна, Марка Твена, Жюля Верна. Пожалуй, обе разновидности допускают краткие
килограмм апельсин, несколько помидор, пара сапог, сто ватт, много грузин, бурят (правда, только
таджиков, узбеков) вместо строгих книжных
урожай помидоров, пара сапогов, сто ваттов, много бурятов (но не
грузинов). Всё это не так уж существенно, чтобы говорить о разных языках.
Больше различий в словаре, но и они общепонятны и всё слабее привязаны к той или иной разновидности общего языка. Единственно серьёзным отличием этих разновидностей является синтаксис по той причине, что подчинение и сочинение, согласование, причина и следствия, условие и иные логико-грамматические связи и отношения в контактно-звуковом общении (даже если оно проходит в книжной разновидности) естественно обращаются к огласовке, мимике и жестикуляции, междометиям и частицам, тогда как в «молчащей» письменности не имеется иных средств, кроме как объяснительно-упорядочивающих языковых единиц – союзов, типов сочетания слов и видов предложений.
Разновидностью языка следует считать достаточно свободный, постоянно творчески (общественно и индивидуально-авторски) меняющийся набор способов отбора и композиции выразительных средств единой, внутренне целостной языковой системы, отличающийся от другого подобного набора. Оба эти набора исторически складываются в соответствии с конструктивно-стилевыми векторами, отражающими внеязыковые мотивы и факторы (обобщённые коммуникативным «треугольником») при порождении конкретных смысловых и композиционных целых – текстов в их группировках по схожести.
Книжность и разговорность в нынешней языковой жизни оправдывают сомнения в том, что разновидности противопоставлены. Ещё Ф.П. Филин полагал, что взгляд на разговорную речь как на самостийную систему – явное преувеличение. Новейший технический прогресс делает языковые разновидности уже не столько обособленными, не столько даже явлениями стилистическими, закреплёнными в языке, сколько стилевыми, определяемыми внеязыковыми свойствами текстов, параметрами общения и свойствами текстов.
Позволительно уже именовать некнижностью то, что называют разговорностью. Словарные пометы книжн. и разг. перестали указывать на сферу применения, встали в ряд с шутл., высок., неодобр. и прочими, указывающими на экспрессивную окраску.
* * *
Наше языковое существование всё сильнее связывается не только с окружающим миром, но и с более широким миром и, соответственно, становится менее материально закреплённым в языке. Мы переключаемся на иной уровень коммуникации и, может быть, мышления. Перенос законов функционирования языка с собственно стилистической, то есть структурно-языковой, детерминированности на отвлечённую стилевую служит тому наиболее ярким доказательством.
