Густа стояла, укрывшись в кустарнике, боясь выйти в это дышащее смертью пространство. Вдруг она почувствовала, что она здесь не одна. С испугу закрыв рот рукой, чтобы не закричать, она стала вглядываться в эту жёлтую насыпь. Но Густа напрасно смотрела, звук, выдававший чьё-то присутствие, раздался из кустарника совсем неподалёку. «Зверь», – мелькнула мысль, а взгляд метнулся вверх, высматривая, можно ли спасаясь влезть на дерево. Запах крови был так силен, что хищники не заставят себя ждать, а встречаться ни с волком, ни с рысью Густе точно не хотелось. Но нет, это был не зверь. Во всяком случае, нога, торчащая из куста, точно была человеческой. Точнее – детской. В кустах прятался ребёнок. Он, как видно, тоже услышал её присутствие и попытался втянуть ногу поглубже, но места ему явно не хватало. Под раздвинутыми ветками обнаружился мальчик лет десяти, свернувшийся в комок, из которого на Густу смотрели огромные испуганные глазищи.
Больше здесь пока никого не было.
Присев рядом на корточки, Густа протянула руку к ребёнку, в ужасе зажмурившемуся. После долгих уговоров, после слез, после отрывочного, перемежающегося рыданиями рассказа, стало ясно, что этой ночью здесь произошло нечто столь ужасное, что этому не было даже названия во всех прочитанных Густой книгах. Здесь расстреливали людей. Не военных – просто самых обычных людей, мужчин, женщин, детей. Целые семьи лежали под этой жёлтой насыпью.
Почти рассвело, когда Густа привела мальчика домой.
Как она ни старалась быть тихой, но папа проснулся.
И пока Густа растапливала плиту, мужчина и мальчик сидели друг против друга за столом и разговаривали.
Мальчик был Гершель, Гершель Бергманис. И папа и Густа знали семью портного Шолома Бергманиса, жившую на Театральной. Там был магазинчик, где вечно беременная Лия Бергмане торговала шляпками и галантереей, а за магазином была мастерская, в которую знала дорогу каждая уважающая себя модница. Даже фрау Шварц заказывала там свои платья. По двору вечно носилось семь-восемь детей разного возраста, которым Лия регулярно и безрезультатно приказывала не вопить, как оглашённым. Теперь и Шолом, и Лия, и все остальные дети лежали в лесу под песчаной насыпью, как, впрочем, и остальные евреи Кандавы.
– А как тебе удалось убежать? – папа внимательно смотрел на мальчика.
– Не знаю. Нас поставили, и тот мужчина с ружьём вдруг отвернулся. А я побежал.
– Понятно…
Папа молчал и о чем-то сосредоточенно думал. Также молча выпил он и первую за день чашку кофе.
