И я вдруг понял, что Старик уже не шутит. Это был уже не тот человек, что собирался отпаивать меня чаем, как любимого родственничка‑оболтуса. Нет, теперь это был тот, прежний Старик. Который расплатился за свою ошибку двумя ногами и левой рукой.
Какая‑то чертова сука успела коснуться его, но старик выдержал. У него не разорвалось сердце, у него не отказали почки. Только это еще ничего не значит. Потому что после таких касаний долго не выживают — начинается рак, съедает человека за несколько дней.
Старик нашел в себе силы расплатиться за ошибку. Он отрезал себе ноги под коленями — чертова сука схватила его за ноги. Ножом. Без наркотика, чтобы смягчить боль, без всего. Одну задругой. Перетянул. И отпилил кисть левой руки — ей он отрывал от себя чертову суку.
Он не потерял сознания от боли. Он затянул правой рукой и зубами тряпку на обрубке левой руки, и еще смог доползти до дороги…
Глядя сейчас в эти прозрачно‑голубые глаза, очень трудно было поверить, что в них вообще может быть хоть искорка теплоты.
— Что у тебя с рукой, Крамер? — Голос вспарывал воздух, как нож.
Я удивленно вскинул брови: о чем речь?
— Ты мне глазки‑то не строй, щ‑щенок… Опять за область лазил? Ну?!
Я вздохнул и отвел глаза.
— Далеко?
Я кивнул.
— В какую? Курская? Псковская?
— Московская…
— Дур‑рак!
Взвизгнули колеса, Старик подкатился ко мне и врезал костяшками пальцев мне в лоб:
— Уп‑пертый! Уп‑пертый щенок! — Костяшки пальцев еще два раза стукнули мне в лоб.
Больно, но я терпел. Старик — единственный человек на всем белом свете, кому я позволю еще и не такое. Потому что он имеет на это право. Уж он‑то имеет…
Да и за дело опять же. Это был не первый разговор. Далеко не первый. Так что да, очень даже за дело.
Хотя я, конечно же, не согласен.
— Ты на меня волком‑то не смотри, не смотри, образина конопатая! Ишь… Тоже мне, выискался, последняя надежа мира… Я тебе сказал: не лезь! Понял, нет?
Старик раздраженно крякнул, откатился от меня, сделал круг по комнате. Сказал уже спокойнее:
— Руслана помнишь?
Я вяло кивнул. Помню, но не очень хорошо. Я был слишком мал, когда в последний раз видел его. Лет тринадцать мне было. А Руслану под тридцать. Так что я его только издали и видел — здрасьте‑досвиданья, и все дела…
— А Пятиглазого?
Вот Пятиглазого я помню куда лучше. С ним я часто болтал. И дело не только в том, что тогда я был уже постарше и на меня смотрели уже как на одного из равных.
У Пятиглазого тоже были предчувствия. И он им тоже доверял, как и я…
