– Ты мне не ответил на вопрос – что тебе снилось? – отвлекла меня от размышлений Анфиса.
Я мысленно сказал ей спасибо за то, что этим вопросом она уводила меня от ставшего уже реальным страха перед настоящим. Вспомнились слова ТОЙ женщины: «Безмолвие ума поможет тебе услышать твое сердце», и я сделал вывод, что страх во мне появился сразу после того, как начал обдумывать наше положение. То есть ум вывел меня на страх перед реальностью. Но как же быть? Не думать? Что это такое – безмолвие ума, при котором я должен услышать сердце?
«Что для меня сейчас важнее – определиться с реальностью или с сердцем?» – спросил я себя. Реальность касается не только меня, соответственно – и решать не мне одному.
– Толик, ты здесь? – одернула меня Анфиса.
– Да. Я немного задумался, – очнувшись, ответил я. – Что-то снилось… Об этом мне нужно вспомнить как следует…
Какое-то время мы лежали молча. Я пытался ни о чем не думать, поймать безмолвие ума, но ум все равно молвил, не переставая в голове крутились разнообразные мысли, мешая отключить мозговую деятельность.
– Что мы будем делать? – задала Анфиса больной вопрос.
Только я открыл рот, чтобы сказать, что пока не знаю, что мы будем делать, как за дверью раздался голос Василия Александровича, сопровождавшийся стуком в дверь:
– Молодежь! Пора вставать! Хватит валяться! Кушать подано!
Его слова долетели до нас вместе с запахом выпечки.
У Анфисы задвигался носик.
– Что-то очень вкусное… – произнесла она в чудесном предвкушении.
Я вспомнил, что не ел очень давно, и мой желудок вспомнил об этом вместе со мной, судорожно стянувшись.
– Пойдем покушаем и тогда решим, что будем делать, – сказал я, вставая с кровати и надевая халат.
В коридоре меня встретил зад деда, торчащий из шкафа. Другие части хозяина дома были погружены в огромный старинный шкаф с массивными позолоченными ножками и зеркалами в каждой двери. Коридор был как во дворце – весь сиял и блестел от многочисленных ламп и позолоты. Лампы находились в шкафу, из которого торчал дед, на старинном трюмо, по краям зеркала в позолоченной раме. Большая позолоченная люстра над входной дверью могла осветить концертный зал. Свет отражался в каждом метре коридора – в дверных ручках, рамах с многочисленными узорами из позолоты, в лакированном паркете, даже обои светились позолотой.
– Доброе утро, – произнес я, когда Василий Александрович показался из шкафа.
– Уже день. Час дня. Миловались вы, пожалуй, подольше, чем спали… – ответил он с улыбкой.
