Стоит отметить, что определение "готический роман", утвердившееся в критике для обозначения этого жанра в последней четверти - XVIII в., довольно удачно отразило основные тенденции, складывавшиеся в литературе переходной, предромантической эпохи: возрождение интереса к "варварскому" средневековью, любовь к готическому стилю в архитектуре и искусстве в противовес классическому искусству античного мира и Ренессанса, на которое опиралось европейское Просвещение.
В английской эстетике XVIII в. термин "готический" (gothic), напоминавший о германских племенах - готах, между III и V вв. н. э. разрушивших античную культуру на территории Западной Европы, первоначально был синонимом средневекового варварства. Однако постепенно слово переосмыслялось и приобретало другое значение {Ludlke С. Geschichte des Wortes "Golisch" im 18. und 19. Jahrh. Diss. Heidelberg, 1903 (то же см. в: Zeitschrift fur deutsche Wortforschung, Bd. IV, S. 139 ff.); Longeuil A. The Word "gothic" in eighteenth century criticism. - Modern Language Notes, vol. XXVIII, 1923, p. 458-459.}. Если для философов-просветителей (например, для Шафтсбери) оно обозначало искусство "ложное, чудовищное, совершенно невозможное в природе и возникшее из убогого наследия рыцарских времен", то во второй половине XVIII в. философы и критики связывали с этим словом совершенно противоположные ощущения и оценки. Готические развалины - руины старых монастырей или замков, ставших почти обязательным местом действия в предромантических романах и повестях, сделались привлекательными по своей живописности и по тем ощущениям, которые они могли вызывать. Теоретики "вкуса" этого времени рекомендуют созерцание развалин не для размышления о победе вандализма над цивилизацией, а потому, что развалины облагораживают пейзаж, внушают меланхолические мысли о прошлом величии или представляют человеку картину его неизбежной будущей судьбы. Так, Вильям Шенстон, в "Разрозненных мыслях о садовом искусстве" советовал созерцать развалины, так как они вызывают "приятную грусть, предшествующую размышлению об исчезнувшем величии", а Сандерсон Миллер получил известность, создавая искусственные руины. Исследователи английского предромантического искусства обнаружили среди его деятелей в эту пору своеобразную эпидемическую болезнь: тяготение к картинам разрушения, распада, смерти, любовь к прогулкам по кладбищам, к ночным лунным пейзажам, к "меланхолии" вообще {Doughty O. U. The English malady of the 18 century. - Review of English Studies, 1926, vol. II, p. 257-269.}. В литературе поэтической подобные увлечения рождают жанр кладбищенской элегии, унылых философствований на тему о преходящих земных благах, об одиночестве, о дикой природе; в прозе - способствуют становлению готического романа, где в поэтизированном или устрашающем виде представляются развалины средневековых твердынь, гулкие своды старинных монастырей, еще более тревожащие воображение, когда лунные лучи проникают внутрь их пустых помещений сквозь многоцветные стекла витражей, подземелья со склепами, где царствуют смерть и безмолвие.
