Все данное письмо Метьюрина полно намеков и многих неясностей, не позволяющих решить, о каком произведении в нем идет речь: предположить, что здесь говорится о "Бертраме", невозможно, так как в письме упомянуты "роман", а не "драма" или "трагедия", и его возможные издатели, а не театральные постановщики или исполнители; неясным также остается термин "поэтический роман", не позволяющий решить, что имеется в виду "стихотворный роман" или "поэтический" по своему колориту, но написанный прозой. Среди рукописей Метьюрина, оставшихся неизданными, также нет произведения, которое автор мог бы описывать и в 1813 г., и позже. Все эти аргументы, однако, не дают нам права считать, что, говоря в 1813 г. о своем новом романе - поэтическом и фантастическом, в котором он собирался перещеголять самого "волшебника Льюиса", Метьюрин имел в виду "Мельмота Скитальца". Напротив, мы имеем ряд таких данных, которые заставляют нас считать, что работа его над этим произведением едва ли началась ранее 1817 г. Как удалось установить, целый ряд книг, оказавшихся в числе источников "Мельмота Скитальца", вышел в свет именно в этом году и, вероятно, находился перед глазами автора в то время, когда он создавал свой роман {Эти обнаруженные источники перечислены ниже; см. также примечания к отдельным главам текста.}. С другой стороны, многое свидетельствует, что роман создавался быстро: эта поспешность заметна и в печатном тексте, откуда не были устранены повторения одних и тех же цитат в различных главах (или даже в эпиграфах к ним), следы небрежности и ошибок и т. д. Напомним, наконец, что в 1813 г. Метьюрин был еще полон надежд на свою драматургическую деятельность, которая, казалось, доставит ему обеспеченность и благополучие; когда успех "Бертрама" принес ему довольно большую денежную сумму, он едва ли мог задумывать новый роман, если все его мечты и надежды связаны были со сценой и театральными деятелями.
Иным был период после 1817 г., когда, как мы думаем, действительно началась работа над "Мельмотом Скитальцем". Это был период серьезной психической депрессии Метьюрина: нужда снова стучалась в дверь; он опять находился во власти жестоких заимодавцев, и ему всюду чудились чужие неоплаченные векселя, за которые он отвечал своей свободой. Литературному труду он мог отдавать лишь ночные часы, когда в процессе творчества имел возможность если не вовсе забывать все, что его угнетало, то, по крайней мере, отвлекаться от мрачных мыслей и настроения глубокой подавленности.
