— Почему? — Рябец вспоминает утреннюю газету.
— А не знаю!.. — разводит руками Буратина. — Все подевались. Вот и Андрюха. Обещал: мы, Надюха, на Казанский поедем, я тебя не брошу. И где Андрюха? Кирдык, хи-хи-хи…
— Чего хромаешь?
— Я хромаю?! Я чего хромаю? А чего я хромаю? Я знаю, чего я хромаю, знаю… Но тебе не скажу. Ни-ког-да!
И бормочет почти про себя: «Может, я — госпожа де Лавальер!»
— Слышь, Ряба, я хромаю, потому что я госпожа де Лавальер!
Если бы Рябец умел формулировать свои эмоции, получилось бы примерно так: «И эту женщину я вожделел когда-то? Ее? Я? Невероятно!» Рябец морщится.
— …я как жива-то осталась, не помню, Ряба. Я со второго этажа ка-ак гикнусь! Обе ноженьки поломала. А могла задохнуться. А они там все задохлись — и Алик мой, и Лидуха, и те двое, не помню, какие. А этот, жирный, который картинки с бабами носил…
— Болтянский?
— Во, Ряба, точно! Задохся…
И вдруг подмигивает:
— А ты почем знаешь?
— Что?
— То! А помнишь, как ты сох по мне, Ряба? Помнишь? Хи-хи-хи! Сох, сох, знаю! А я тебе не дала! Кому надо, дала, а тебе не дала.
Замолкает, принимается раскачиваться из стороны в сторону.
— А правда здесь тюрьма была?
— Точно — была!.. — и непонятно, спьяну болтает или всерьез. — Я тебе и сейчас не дам, ты не думай! Ты не смотри, что старая… Ты тоже — не орел. Ты — кощей. Тебя Черепом прозвали, помнишь?
Помолчала, и неожиданно:
— Андрюха вот пропал. И Кирей пропал, и Сабель пропал. Нас в трубе четыре, то есть вчетвером жило… Одна я теперь… Андрюха неделю как ушел, сказал — спирта притырит… Не притырил… Здесь страшно, Ряба. Вот Полкана куда? А? Его на вокзал не пустят. Может, себе возьмешь?
— Куда мне.
— Ну да — куда… Ты тоже, я вижу, портвешок попиваешь! Как в детстве. Что, не заработал на коньячок, Ряба? Ты кем работаешь?
— Поваром.
Буратина свистит:
— В ресторане?
— В столовке. В университете негров черножопых кормлю. Зато от дома — десять минут.
— И что ты им варишь?
— Да все варю, и гуляш, и гречку, и щи…
— А скажи, ты фуа-гра пробовал?
— Так то — название: гусиная печень. Чего ее пробовать, ее в рассольник, потрошки — в самый раз. А еще — огурчики чтоб плотные, лучше маринованные.
Рябец наливает Буратине.
— Со свиданьицем! — хлебнул из горлышка.
— Я тебе, Ряба, знаешь, почему не дала? Ты с виду сухой, а внутри — тьфу. Такой. Тебя наши девчонки не любили — у тебя взгляд, будто лапаешь. Глазами лапаешь, носом — спускаешь, хи-хи-хи! Вот Болт покойный тоже такой, но его жалко было — кто ж ему, жирному, даст? Он картинки срамные таскал, а ты ссал, только подначивал. Э-э-эх! Жаль Болта! И Месропыча жалко, хоть и гаденыш.
