— Ну, как ее… с негритянкой…
— Хэлли Бери.
— Точно, с Хэлли Бери!
…И как она говорила ему сквозь слезы: «Меня зовут Ли… Ли… Ли…» «Наверно, Лисичка, да, рыжая?» — смеясь, предположил Старый, и тогда она перестала плакать и сказала: «Лисичка — мне нравится. А вообще-то меня зовут Лиза».
— Бал монстров — это пойдет. Монстры помогают бездомным! А ты парень с головой, да! Монстры… Я соберу их прямо здесь, в «Атриуме».
— Но…
— Снять «Атриум» на ночь — это реально для меня не проблема.
…И как они вместе потом смеялись, и как «Лиза» у них все же не прижилось, зато это милое «Ли» — это «Ли», оно так и осталось… Лисичка Ли — звучит почти по-китайски.
Лисичка Ли — моя рыжая девочка…
Она сказала, что я с самого начала ей нравился. Мне же всегда очень трудно было понять, нравлюсь я ей — или просто не слишком противен. Или же ей вообще все равно. В целом Лисичка вела себя как примерная самка: она не выпендривалась и легко уступала сильнейшему, не забывая при этом, что вокруг пасутся и другие самцы, а сильнейший — степень хоть превосходная, но недолговечная.
Когда Старый не видел, она не упускала случая состроить мне глазки. Впрочем, нет, я снова несправедлив: она их вовсе не строила. Она просто смотрела в глаза; просто смотрела — но слишком долго и слишком влажно, так, что кровь моя отливала от головы и устремлялась в низ живота. Так, что кожа у меня на спине покрывалась пупырышками — и я вспоминал (генетическая память — великая штука!), что спины моих предков были покрыты шерстью и что шерсть их вставала дыбом при виде таких вот самок…
Но Старый был все же сильнейшим — и она боялась его.
Старый ворочал миллионами и иногда убивал людей (не сам, конечно). Старый не был старым: он просто носил фамилию Старковский (так что кличка прилипла к нему еще в детском саду). Он был старше меня на пять лет. Ему было всего сорок, когда он умер.
А умер он не далее как сегодня.
…Наш автобус движется от одного вокзала к другому; за ночь он объедет их все, и у каждого вокзала он сделает остановку, и люди в масках будут подбирать и втаскивать внутрь все новых полумертвых бомжей — пока салон не заполнится до отказу, пока эта вонь не сделается нестерпимой, пока мы не сделаем полный круг и не вернемся обратно на Курский. Это миссия милосердия. Это маршрут страдания.
На площади трех вокзалов выстроилась целая очередь обмороженных нищих. Они все хотели в автобус — милосердные взяли лишь тех, кто не мог стоять. Лишь тех, кто валялся в снежной грязи, там,
