— Хватит этих фокстротов, — капризно проговорила Маруська, — вальс сыграй.
Кочергин кивнул, торопливо доиграл такт и переключился на «Дунайские волны». Маруська, чуть покачивая бедрами, отошла от него, оглядела кавалеров и сама выбрала Ахмета Садыкова. Он стоял рядом с женой, с Анной Прокудиной, и что-то говорил ей, когда подошла Маруська.
— Дома за ночь наговоритесь, — сказала Ахмету, — пойдем, вальсок потанцуем.
Маруська и руки протянула, ожидая, что Ахмет с готовностью шагнет ей навстречу. Но Ахмет замотал головой.
— Я — с Анютой.
Маруська разозлилась, буркнула про себя что-то, но как ни бурчи, а в глупом положении оказалась она сама.
Даша танцевала со Степаном Годуновым. Степан был в белой рубахе, кепка сдвинута набекрень, в улыбке открыты крупные зубы со щербатинкой. Степан крепко обнимал Дашу за пояс, близко глядел ей в лицо. Ноги у Даши заплетались — и танец был новый, и площадку плотники сколотили не шибко ровную.
— В степь пойдем после танцев?
Годунов каждый вечер говорил одно и то же. И Даша отвечала ему одинаково.
— Нет, не пойдем...
— Боишься меня...
— Не боюсь. Незачем ночью в степь.
— Ночью в степи красота.
Даша вздохнула. Это правда... Красота. Да не с ним она ночными красотами любовалась. И впредь не с ним будет. Есть с кем. Василий ждет...
— Со мной пойдем, Степа, — без стеснения зовет Марфа, надвигаясь на Годунова грудью. — Обниму — приласкаю и платы не спрошу.
— Да ну тебя...
— Дурни вы все, парни, — презрительно говорит Марфа. — Если у девки лицо рябое — нос воротите. А у другой всю душу черви проточили — вам ничего, люба и без души. Не пойдешь, что ли?
— Нет, — отступая от настырной Марфы, говорит Годунов.
— Другой пойдет, — без сожаления отвертывается Марфа.
В темноте незаметно подошел к танцевальной площадке Борис Андреевич Мусатов, сел в стороне, куда не доставал свет от протянутых над площадкой лампочек, на штабель досок. Курил, глядел на танцующих, вспоминая другие, студенческие вечера и чувствуя себя немного одиноким. Натанцевавшись вволю, молодежь собьется в тесный кружок и станет петь. Мусатов любил песни и каждый вечер терпеливо ждал их.
Чаще всего вечерний концерт начинался песней про паровоз, у которого в коммуне остановка, либо про Сеньку и про кирпичики.
Вот за Сеньку-то, за кирпичики
Полюбила я этот завод...
Лампочки над пятачком погасли — во мраке лучше поется. Да и мрак-то не больно густ, луна на небо вышла — самое подходящее освещение. И не темно, а не все разглядишь. Неприметно в полумраке, что рука комсомольского секретаря Наума Нечаева лежит на Ольгиных плечах. Не угадаешь, на кого смотрит, не отводя глаз, Степан Годунов. Не поймешь, о чем грустят, обнявшись, Люба Астахова и Алена. Фрося примостилась тут же, возле сестры, и тоненько подтягивает про кирпичики.
