Разгадку дала бабка Аксинья. Хитренько прижмурившись, поманила Дашу пальцем к окну. И не глядя в протаянный на стекле кружочек, Даша смекнула, в чем дело.
— Я не знаю, кто это пишет.
Бабка Аксинья с тем же лукавым видом затрясла головой.
— То-то, что не знаешь. А ты меня спроси.
— Бабушка Аксинья! Неужто подглядела?
— И подглядела, — сказала бабка, — и подглядела. Мой сон ненадежный, чуть снег скрыпнет, я уж слышу. Слезла с печи, подышала на окошко, гляжу — батюшки мои, писарь объявился. Стоит под окошком и палочкой по снегу водит. Мало ему места, вон все поле белое лежит, до весны пиши, не испишешь, так нет, сюда его поманило.
— Да кто писал-то? — нетерпеливо спросила Даша.
— Василий Костромин, кто же, — сказала бабка Аксинья, будто давным-давно знала, что больше некому.
— Ой, за дровами надо бежать, печку растапливать, — быстро проговорила Даша взыгравшим голосом и кинулась из избы, будто ее вихрем подхватило.
В тот день она много ходила по деревне, всех подружек навестила, думала, не встретит ли где Василия. В Народный дом заглянула, журнал полистала. Но так и не встретила.
Дня через два случайно сошлись на дороге напротив школы.
— Здравствуй, Даша, — радостно проговорил Василий. — Что сердито глядишь?
— Ты зачем грамотой своей хвалишься?
Василий улыбчиво, открыто глянул Даше в глаза.
— Сама должна понять.
— Ты не пиши, — попросила Даша.
— А выйдешь сегодня за околицу? Что ж молчишь?
— Выйду...
— Как стемнеет, ждать буду. Не обмани.
Василия Даша не обманула, а мать пришлось обмануть. Сказала матери, что к Маруське Игнатовой пойдет, вязать да песни петь. Она и носок недовязанный со спицами аккуратно положила в карман шубейки, но во дворе сунула его в поленницу. С опаской подумала: «Достанется же мне коли мать узнает...»
Даше было девять лет, когда отца ее убили бандиты. Среди ночи вдруг разбудоражил Леоновку конский топот, щелчки выстрелов, как удары пастушьего бича, пробили деревенскую тишь, заполошный бабий вой всплеснулся над избами. Отец спрыгнул с полатей, прилип к окну, выходившему во двор и зачерненному осенним мраком.
— Что там, Тимоша? — испуганно прошуршал во тьме голос матери.
— Опять, знать, Гулькин-атаман разбойничает.
Отец, не зажигая света, нащупал на лавке портки, примялся натягивать.
— Не ходи, Тимофей, — остерегла его бабка Аксинья. — Убьют под дикую руку.
— Коня уведут. Что без коня будем делать?
— Я с тобой, — сказал Егорка и тоже принялся торопливо одеваться.
— Оставайся! — приказал отец. — Бабам одним боязно. А я коня задами к лесу выведу, спрячу в сосняке.
