На станции уже ждал Егор — из Серебровска Василий отбил ему телеграмму. Лошадь в колхозе взял, сена в телегу наложил — что твоя перина. Митя с Нюркой уселись в передок телеги, к лошади поближе, за руки держатся, присмирели. На телеге им страшнее ехать, чем на поезде. А лошадь хвостом машет да трусит себе по мягкой дорожке через поле.
День ясный выдался, хлеба хорошие поднимались, и любо было Даше с Василием глядеть на знакомые поля. Вдалеке на холме церковь виднелась, белая с голубым куполом, село Воскресенское по горке разметалось. Двухэтажный кирпичный дом в центре села.
— Что за дом? — спросил Василий. — Не школа?
— Школа, — подтвердил Егор. — Там и больницу выстроили, не видать отсюда.
Василий вдруг спрыгнул с телеги, отступил с дороги, горсть земли поднял, размял в руках. Стоит и глядит на поля, стоит и глядит... Егор попридержал лошадь, но Василий сказал:
— Поезжайте потихоньку, я догоню.
Варя спокойно лежала у матери на руках, с рождения была некрикливая, без причины голосу не подаст. Челочка низко спускалась на лоб. Варя родилась с густыми волосиками, а за четыре месяца они отросли так, что едва глаза не закрывали — надо уж подстригать.
Старшие ребятишки осмелели, стали с Егором разговаривать.
— Дядя Егор, — спросила Нюрка, — а у вас в деревне радио говорит?
— Нет, покуда не говорит. И радио не говорит, и электричества нету.
— А как же вы песни слушаете?
— А мы песни сами поем.
— Егор, останови, — попросила Даша, заметив, что Василий бегом догоняет телегу.
Догнал, попросил у шурина вожжи, стегнул легонько коня.
Пыль стелилась следом за телегой, солнце припекало, хлеба зеленели, ребятишки верещали, как воробышки. Даша сидела, свесив ноги с телеги, обняв Варьку, гордая, будто всей жизни была хозяйка — и заводу своему, и полям этим неоглядным, и судьбе. Такую силу в себе чувствовала, что, кажется, захотела бы — и солнце по ее воле за холмы бы спустилось, и тучи бы, коли надо, голосом могла на небо приманить.
У околицы Леоновки приезжих стайкой встречали ребятишки. Маша пробилась к телеге, Варьку подхватила.
— А Мишка-то где же? — спросила Даша.
— Вон стоит, заробел, — усмехнулся Егор. — Миша, поди сюда.
Миша, босой, в спустившихся штанишонках на одной лямке и в голубой ситцевой рубашке, стоял у плетня, одной рукой обнимая за шею огромную лохматую собаку. На зов отца он не тронулся с места, Митя подошел к нему сам.
— Не бойся, — сказал Миша, — Малыш не кусается.
— Я не боюсь. А ты кто мне — брат?
