Миша молчал, шмыгал носом, одной рукой отирал иней с ресниц, стучал сапожонками, и мне стало его жаль.
— Ой! Ты же без варежек?! Где варежки?
— Хффф. Хх…е-е-есть, — сказал он.
— Где?
— Хфф… Во-от. — Он вытянул из-за пазухи варежку и в ней еще что-то.
— Что там у тебя?
Миша молчал, потом лицо его начало освещаться.
— У меня… там… воробушек…
— Кто?
— Воробушек.
— Где ты его взял?
— А он на дороге лежал… Я его взял.
— Живой?
— Не знаю… Ага… Я его грею…
Из варежки действительно выглядывала головка воробья с прищуренными веками.
— Да ведь ты сам-то, наверное, обморозился! — ужаснулась я, глядя на его синие руки.
— Хм, не-ет… Я — ничо… Я быстро бежал…
— Миша, — сказала я, — пойдем-ка в класс. Согрейся. А потом я тебя провожу домой.
Миша молча пошел за мной по лестнице, все заглядывая в варежку и дуя в нее.
В классе было тепло, хотя окна замерзли доверху. Миша побрел было на свою парту, но я не велела ему туда идти, сказала, чтоб сел к батарее-радиатору.
— Надо ведь накормить твоего воробья.
Я спустилась в буфет, взяла у тети Фисы булочек, пирожков и чаю, принесла в класс.
Миша грелся у батареи, а рядом прямо на радиаторе сидел, качался на тонких ножках спасенный оживающий воробей.
Оба они — воробей и Миша — чем-то походили друг на друга.
Увидев чай и пирожки, Миша очень сконфузился. Долго отнекивался, наконец взял стакан в обе руки, стал пить, сначала тихо, а потом обыкновенно, сопя и причмокивая. Воробей тоже открыл глаза, хлопал ими удивленно и перестал качаться. Потом он прыгнул на подоконник, сунулся несколько раз в стекло и замер. Миша бросил ему крошек, и воробей вдруг начал жадно их клевать, давился, замирал с крошкой во рту, а потом судорожно проглатывал ее и снова клевал.
Напившись чаю, Миша спросил, можно ли идти домой, засобирался, наотрез отказался от проводов, забрал воробья и исчез.
— Где же твой воробушек? — спросила я дня через три, когда мороз ослабел и школа снова стала работать нормально.
Миша мрачно рассматривал свои сапожонки, не поднимая глаз, сказал:
— А у меня… его выпустили…
— Кто выпустил?
— Лидка… сестра. Ей папка велел.
— Тебе жаль воробья?
— Ага… Я его приучать хотел…
— Говорят «приручать», — поправила я.
— Ага… Приучать…
После случая с воробьем Миша потеплел ко мне. И учиться он стал лучше, хоть и не было пока блестящих успехов. Прогуливать он тоже перестал. Я радовалась, но, как оказалось, преждевременно. В начале последней четверти Миша опять каждый день стал бегать с уроков, иногда не являлся вовсе. Девочки сообщили, что Сафиулин ходит кормить собаку, а собака живет где-то в заброшенном дровянике.
