— Люди Зеленецкого успели приспособить, почитай, половину поделки у туземцев, — сумрачно шепнул он. — Пытался перебить в цене, накидывал, да туземцы крепко стоят, сказывают, Зеленецкий материю давал, припас давал.
— Разом-от скупи всю остатную поделку до последнего куска, — распорядился Черных-старший.
Прохор быстро вышел из палатки, на ходу успев-таки кольнуть взглядом Шмеля, который ответил ему приветливой ухмылкой и снова уставился в угол. Но когда в палатку снова ворвался сноп лучей, чудная картина уже померкла. Глазам Шмеля представился серый кусок брезента да широкая спина чернобородого. Он разочарованно вздохнул, толкнул ручку и чернильницу в карман, захлопнул папку.
— Это передашь князю с большим-от поклоном нашей братии. — Купец подал писарю матерчатый сверток.
Шмель подхватил пухлый, но очень легкий сверток обеими руками, раза три подбросил его, схватывая на лету цепкими пальцами, и раскланялся.
— До встречи, господа торговые люди. Не забудьте сготовить штраф ихнему благородию, не запамятуйте о его дочери.
Стойбище копошилось, как огромный развороченный муравейник. Между юртами оживленно и громко перекликались люди. На мшистых крышах изб щебетали воробьи, им вторили на свой лад синицы, клесты, хлопочущие меж ветвей лиственниц, перекликались дятлы. Веселый, разноголосый гомон стоял над Острогом, залитым трепетными лучами весны.
Шмель шел своей обычной скользящей походкой, напоминая ощипанного гуся. Левым локтем он придерживал красную папку, а правой рукой обнимал матерчатый сверток. Он крутил головой по сторонам и тихо посвистывал, подражая беззаботным птахам, хотя настроение было не очень бодрое. И его не в силах были приподнять не только весна и солнце, но и золото, тяжесть которого он ощущал около сердца. Шмель шел к своему начальнику — князю Гантимурову, а этого человека побаивался даже он, Шмель. Чопорный, точно высохший кактус, всегда невозмутимо спокойный и холодный, князь вызывал в нем неприятный страх. Он никогда не улыбался, не повышал голоса, казалось, что это не человек, а раз и навсегда заведенный точный механизм. А таких людей Шмель не понимал. Он старался избегать с ними встреч, а при них держался строго, официально, не спрашивал и не отвечал лишнего. Он отлично изучил своих старшин, купцов, которых сравнивал с пчелами-медуницами, но князь для него оставался загадкой. Шмель знал о нем немного: что он уважает «скромные подарки», предпочитает днями отсиживаться в своей шелковой норе, глотая спирт и перевалив все дела и заботы на плечи его, писаря и полномочного доверенного тунгусского общества... Дальше этого познания Шмеля не шли.
