Через несколько дней после собрания Ходжабекова вызвали в райцентр. Вернулся он оттуда еще более хмурым, встревоженным и сразу же вызвал к себе Саидгази.
— Назарова реабилитировали, — сказал он, грузно опускаясь в кресло.
— А?! — Саидгази удивленно посмотрел на Ходжабекова.
Ходжабеков продолжал, не отрывая глаз от пола, будто разговаривая с самим собой:
— Говорят, скоро вернется. А в деле Шербека записано об отношении с дочерью Назарова...
Ходжабеков тяжело вздохнул.
— Эти двести тысяч рублей сводят меня с ума. Стоит прийти одной беде, как она тянет за собой другую...
— Э-э, я не узнаю вас, председатель, — ехидно улыбнулся Саидгази. — Чего вам бояться? Ведь все до копейки мы включили в книгу расходов.
— Ну, а если члены правления потребуют ревизии. Помнишь слова секретаря райкома?
— Не предсказывайте неприятности, братец председатель, как-нибудь обойдемся.
— Нужно бы что-нибудь предпринять... Я думаю так: на тех ягнят и телят, которых мы купили, нужно составить новую документацию. В этих документах мы поставим более убедительную цену. Тогда у нас останутся излишки — минимум тысяч сто. На эти деньги мы можем начать строительство теплого помещения для ягнят и свинарника. Так мы сразу заткнем рот крикунам, а в глазах районного начальства предстанем примером для других.
— Эти деньги, хи-хи-хи, уже давно истрачены... Все документы подписаны, и печать поставлена. Некоторые уже видели эти документы. Какие же могут быть пересчеты?
— Значит, ничего уже нельзя сделать?
— Ничего, братец председатель. — Саидгази заискивающе улыбнулся и, распрощавшись, ушел.
А Ходжабеков подумал: «И этот против меня!»
Когда он вышел из конторы, было уже совсем темно. На улице не было ни души, только со стороны чайханы доносилось негромкое пение:
Пусть никто, как я,
Не будет осрамлен на свете...
Ходжабеков медленно шел по пустынной улице и в душе проклинал Саидгази. Этот человек столько времени прикидывался другом, а теперь поступает, как самый настоящий враг. Ждет только удобной минуты, чтобы вонзить свое скорпионье жало. Да, времена изменились. Разве прежде могла бы сказать ему женщина, глядя в глаза: «Вы заболели болезнью «разоблачительства»? Разве мог бы рассмеяться ему в лицо сопляк из прокуратуры, прочитав строчки из его заявления о том, что Шербек обвиняется в связи с дочерью преступника? Появились откуда-то слова «культ личности», и все вокруг изменилось... Он доплелся до дома и лег на одеяло, постеленное на террасе.
