Лесопункт закрылся, бараки, где жили рабочие, сгорели, людишек лесопунктских переселили, а мужики ушли воевать.
Совсем одичало Пестрово без мужиков. Ни радио, ни электричества, только что почта и есть связь со всем миром. На почту теперь вся их надежда. А как почту доставляют из района?
Вон Сидор, старичонка, кобылку запряг, хлеба краюху сунул за пазуху, на лошадь чмокнул, и потащились за письмами.
Уж снегу нападало и морозец. Уезжает Сидор затемно и приезжает затемно. Сидит на клочке сена тощим задом, вожжи на руку намотал, везет письма с войны. Кому горе, кому радость везет, кому что.
А к ночи мороз тебе. Люди жмутся по теплым избам, овцы в хлеву надышали тепла, а снизу тепло им от навоза.
В семье Викентия ужинать садятся. Бабка Дарья шарит ухватом в темной печи. Трещит лучина, воткнутая в щель, чадит, гаснет. Понеси тя леший с этой лучиной, хоть бы керосину каплю.
Викентий в зыбке агукает, ручонками воздух хватает, норовит за печку горячую схватить. Мать его к себе на колени: ешь молоко да спи. Спать уж тебе пора, экой ты рыженький, папка твой Гитлера бить пошел, нету папки дома. Вырастешь, и ты уйдешь на войну. Слезы капают у Марфы, а тот ей:
— Агу, агу!
Бросит грудь и улыбается. Смешно ему, видишь ты, пострел экой. И Дарья тоже подойдет к любимому внуку и забормочет с улыбкой:
— Ням-ням! У нас Викеша ням-ням.
— Вот тебе и «ням-ням», — говорит дед Иван, не говорит, а шелестит в бороду. — Знаште, надо еще печку потопить. — И идет в сени расколоть полешко для маленькой печки.
Трое жильцов в избе. Да только жилец ли ты, Викентий? Двоих уж взял ненасытный бог у Марфы.
Жилец не жилец, а жить надо. И Викентий усердно поливает бабкин подол. И снова прыгает у нее на коленях.
— Оп! Оп! Оп! Да погоди ты, егоза! Давай мы тебя запеленаем в сухое. Хорошо тебе, надулся молоком, как пузырь, да и на боковую.
А каково им пропитаться? Муки не лишка, картошки есть да капусты немного. А войне и конца не видно. Вон сколько нищих развелось. И идут, и идут тебе-ка. Ночевать просятся. Пусти, дак куда и положить, хоть на постелю свою клади. Ладно бы это, на полатях спи, так ведь и вшей нанесут, и утащат что-нибудь. Всякие ходят.
— Чего тебе, старушка?
— Христа ради.
И подаст Дарья краюху, хоть и жалко, да подаст. Всем есть охота. А та все стоит, не хочет, видно, в метель идти.
— Чего тебе еще? Ступай с богом.
— Да ведь некуда идти-то мне, ночевать бы пустили.
— Откуда ты?
— Издалеку.
— Есть ли у тебя дом?
