Но по всему ее виду, по сверкающим глазам, по веселому оживлению никто бы не поверил, что она испугалась. Скорее всего наоборот, ей была приятна эта неожиданная погоня.
— Не гонюсь я за ней, — угрюмо пробормотал Володька и сам поверил в свои слова. — Это она сама…
— Выкосили участок-то, Наталья? — деловито спросила Парасковья, как будто ничего не видела и не слышала. Надо было спасать и внука и девку. Такая нынче жара, такой дух идет от цветущей земли, могучий любовный зов ее везде, все им пропиталось. Она шептала, кричала и пела: «Делай как я, живи как я, а все остальное ложь!»
Парасковья не умела сказать это словами, но хорошо чувствовала природу.
— Выкосили, Парасковья, — сказала Наташка.
— Трава-то хороша ли?
— Да уж хуже травы не бывает, — затараторила Наташка. — Осока да кочки одни. Все замучились с этим участком. И косу изломали.
— Да ведь и у нас осока, — сказала Парасковья. — Что поделаешь.
— Ну, мне пора идти, — сказала Наташка. И она ушла, а Володька подумал, что так и не напился из-за нее.
— Долго осока-то сохнет, — сказала Парасковья. — Ну да, если бог даст погоды, высохнет.
— Высохнет, что ей сделается, — пробормотал Володька, прислушиваясь к каким-то переменам, происходящим в нем. Откуда-то вливались в него уверенность и сила, будто прямо с этого синего, яркого неба, или вот с этим бархатистым, теплым шумом старой березы, или бог знает откуда, со всех сторон. Потому что сила эта была везде: и в деревьях, и в траве, и в ручье, шелковистая, нежная, голубая сила.
Парасковья глядела на присмиревшего паренька и тоже думала об этой силе. Володька уже скоро будет мужик, наливается час от часу, как колос. И вот надо ей, чтобы сила эта не ушла, не пропала даром, а употребилась на пользу. Вон есть ребята, и винцо уж попивают, и болтаются без дела. Борони бог, чтоб не пропал паренек, такой послушливый и ласковый, будто теленок.
А что Наташка? Наташка девка неплохая, может, они и пара.
Парасковья сидела с закрытыми глазами и все это воображала, а потом задремала.
— Бабушка, ты ведь уснула! — сказал Володька.
— Ой, да ведь так оно и есть, уснула, — виновато сказала Парасковья. — Ну, давай собираться домой. Завтра сходите с дедушкой, поворочаете сено.
— Сходим, — пообещал Володька.
Назавтра они взяли грабли и пошли со стариком за реку. Дед повесил сумку на сук березы, а сам лег тут же. Володька где граблевищем, где как, стал переворачивать плотные пласты осоки, потряхивал, ворошил как умел. Местами снизу осока была еще совсем зелена, даже не привяла. Это зеленое Володька выгребал наверх.
