Проснулся он от того, что автобус остановился. Стояли, видимо, уже давно. На улице стемнело, и салон призрачно освещали вывески то ли кафешек, то ли магазинов. Водила зачем-то раскрыл двери, и сырой холод тянул по ногам. Макс зябко поежился. Скрученное неудобным положением тело не хотело просыпаться. Но он уже чувствовал, как болит придавленное тяжелым соседом плечо, как занемела щека, как отсырел касавшийся окна воротник.
Попробовал выпрямиться. Толстяк на соседнем кресле все так же дрых, тяжело, с почти неслышным свистом втягивая воздух сквозь раскрытые пухлые губы. Эх. Макс потянулся и резко наклонился вперед. Толстяк качнулся. Покосился коричнево-красным глазом.
— Выходишь?
От неожиданности, что он, оказывается, умеет говорить, в смысле — понятно говорить, Макс растерялся, буркнул что-то неопределенное.
— А. Ну сиди тогда, — сосед разлепил уже оба глаза, пузато-больших, желтых, заплетенных от краев к середине страшноватыми красными жилками. Поворочал тяжелой головой, выглянул в проход. — Я тоже не пойду.
Макс только кивнул. Потом сделал вид, что надо перешнуровать ботинки. Наклонился под сиденье. По голым рукам тут же потянуло холодом от раскрытой двери.
— А ты вообще куда едешь, парень?
Макс ответил, не поднимая головы. Торопливо, отчего название чужого города прозвучало, наверное, не очень понятно.
— А. Ну ладно. Если до конца, то не пересаживайся. Я раньше выйду. Думал, поменяться, чтоб ты через меня не лез.
Макс выпрямился. Ну что тут скажешь? Умереть просто, какая забота. Не придумав ничего лучшего, пожал плечами. Большие глаза соседа по-рыбьи блестели в неровном свете вывесок.
— Куришь? — толстяк хлопнул по нагрудным карманам своей тяжеленной куртки.
Макс отрицательно качнул головой, потом быстро добавил вслух:
— Не-а.
— Ну, молодец, молодец. Я тоже бросаю, — толстяк, похоже, собирался достать сигареты, но передумал. Расправил клапан кармана, спел руки в замок, опустил их на колени. И опять заснул. Вот так запросто. Будто где-то кнопку нажали.
Вышел он примерно через час. Или два. Ночью сложно понять, сколько там времени прошло. Макс лежал, подсунув под голову сложенный капюшон, и смотрел в бесформенное пустое небо. Иногда — в самом низу — становились видны провода, поперечины столбов, растрепанные пятна облезлых деревьев. Потом все это снова исчезало, и осталась пустота незаполненного воздуха. Автобус раскачивало на кривом асфальте, и, когда подскакивали на больших кочках, приходилось наклонять голову, чтобы не стукнуться о холодное окно. Двигатель деловито урчал, откуда-то снизу поднималось тепло, противный запах паленой резины стал привычным и неощутимым. Все уже уснули, и никто не заметил, когда двигатель затих и автобус сбавил скорость, покатился по инерции, все медленнее и медленнее, а потом и вовсе остановился. Прямо посреди поля, где только дорога и больше ничего.
