— Вам что, молодой человек?
— Капучино, — говорю я. Сначала говорю, потом уже думаю и смотрю на ценник. Ух.
Мама всегда берёт капучино, наверное, все девчонки любят так.
Прощай, пицца в художке. Художка… Если один человек туда опоздает на пятнадцать минут… Пусть он опоздает, у него важное дело.
Неудобно тащить этот кофе, когда самокат по плиткам прыгает. И я иду рядом с дорожкой, прямо по листьям. Не очень удобно, зато тихо.
Бросаю самокат возле скамейки, прямо на землю, просто отпускаю его и всё.
Ну и что теперь? Сидит, плачет. И я, как дурак, со стаканом… Чего мне в голову взбрело, зачем?!
Выпить самому и забыть.
Вдруг она откидывает волосы. (А круто у неё это выходит, как в кино!). И смотрит на меня.
— Ты Маша? — спрашиваю я, как дурак. Она молчит. А вдруг она никакая не Маша, и я всё напутал?
И вдруг я становлюсь как будто не я. Со мной раньше такого не было. Откуда это нахальство, смелость эта — никогда бы не подошёл раньше!
— Маша, всё будет хорошо, — говорю я.
Она качает головой.
— Не будет… Чего тебе надо вообще. Чего привязался? Вали отсюда, понял?!
От этого моя смелость увеличивается. Всё, меня послали, больше я ничего не теряю. И чёрт с ним, с рисованием этим.
— Я тебе кофе принёс, — говорю я.
— Чего? Ты кто вообще?
— Волшебник. Дубровский, слышала про такого?
И я свищу песенку, которую так любит папа:
«Не плачь, Маша, я здесь…»
Без слов, просто свищу. Она наверняка не знает такой. Про Дубровского.
Она улыбается. Вдруг. Хорошо так улыбается. И я вижу, наконец, не только пальто и волосы, но и лицо. А что, и довольно симпатичная, несмотря на распухший нос и глаза.
— Откуда ты взялся, — спрашивает она и берёт у меня кофе. Не пьёт, просто греет руки.
— Так, пролетал мимо, — говорю я.
Вдруг меня охватывает космическая робость. Вот так, на ровном месте; будто это не я сейчас тут свистел и был Дубровским. Прямо руки-ноги перестаю чувствовать.
Вдруг Маша поднимает голову:
— Б.Г. знаешь, откуда? Никто не знает…
— Папа любит «Аквариум», — объясняю я зачем-то… Вот причём тут папа-то, а?
Молчу. И Маша молчит. Слышно только, как голуби топают по жухлым листьям, надо же, какой грохот: топ, топ! Как слоны.
— Ладно, я погнал. Мне пора, я космически опаздываю.
Я прыгаю на самокат и лечу — трынь-трынь! — по этим дурацким плиткам. И зачем-то ещё ору во всё горло:
— Не плачь, Маша, я здесь,
Не плачь, солнце взойдё-от!
… Дальше там «не прячь от Бога глаза, а то как он найдёт нас». Но это, про Бога, я уже не стал орать. Это уже слишком.
