— Заходи.
Я даже вздрогнул — так это было неожиданно. И, конечно, я первым долгом приготовился бежать без оглядки, но он повторил еще раз:
— Заходи, заходи. Не бойся.
Пришлось зайти. Как не зайти, если тебя приглашают в тот самый дом, в котором ты родился и прожил первые восемь лет своей жизни? Я вошел внутрь и остановился у порога, не узнавая комнаты, превращенной как бы в хранилище для газет, журналов и книг. А он сказал мне:
— Проходи. Садись вот тут. Рассказывай.
Я уселся на кончик скамейки, но не знал, о чем ему рассказывать. А он сидел за столом в расстегнутом жилете и записывал что-то чернилами в тетрадь, заглядывая временами в большую газету, которая перед ним лежала. Кончив записывать, он закрыл тетрадь и просмотрел газету до конца. Взявшись после этого за другую газету, он сказал:
— Так. Очень подробный и обстоятельный рассказ. Где ты выучился такому красноречию?
Я не понял, к чему он это сказал, и продолжал молчать. А он просмотрел несколько страниц в другой газете и вдруг сказал, зажимая уши:
— Да перестань ты болтать. Все уши прожужжал!
На этот раз я понял и засмеялся. Он тоже улыбнулся и, отложив газету, повернулся ко мне.
— Тебя как звать?
— Аксель.
— Ты куда шел, Аксель?
— Домой.
— Домой? Хм… Домой. А что, пожалуй, это и неплохо — домой, а? Может быть, это самое верное направление, какого надо держаться в жизни? Как ты думаешь, Аксель? На других путях долго ли сбиться? А потом сиди и гадай: на ту ли дорогу вышел? Своим ли делом занялся? Свое ли место занял?
— Там папа сидел.
— Что?
— Мой папа там занимал место, где вы сидите.
Он близко придвинул ко мне свое лицо и начал вглядываться в меня. Я немного отстранился, потому что голова у него была, наверно, величиной с мое туловище. А на такой голове и все остальное выглядело крупно. Она вверху была шире, чем внизу. И все-таки, должно быть, немало уходило времени, пока бритва огибала такой подбородок и все другое обширное пространство, окружающее рот, из которого гудел его голос. Расширялась она кверху примерно с того уровня, где нос разделял своим далеко выступающим вперед хребтом два крупных темно-серых глаза, смотревших на меня с таким вниманием. И шире всего она была на уровне лба, который выглядел настоящим полем по своей обширности, хотя на него и налезали сверху поваленные набок, подобно спелым колосьям ржи, густые русые волосы.
Так он смотрел на меня некоторое время и потом прогудел задумчиво:
— Так вот оно что. Ты сын Матти Турханена? Бедняга. Ты шел домой, не зная, что нет у тебя дома и никогда не было. И у твоего отца его не было. Арви Сайтури — хозяин этого дома, в котором мы сейчас так оживленно беседуем. Этот дом помог Арви превратить твоего отца в бесплатного поставщика рыбы для своего высокого двора. И пусть мы с тобой отлично знаем, что отец твой полностью выплатил его стоимость, но Арви уверяет, что не продавал ему дом, а сдавал в аренду и даже недополучил с него за три последних года сколько-то арендной платы, в счет чего он забрал себе его старую лодку, снасти и все пышное внутреннее убранство сего великолепного замка. И если верить этому Арви — от чего избави тебя бог, — то отец твой остался ему должен еще за муку, дрова и керосин. Так обстоят дела с твоим домом, мой мальчик. Ты понял?
