Ли показалось, что мать постарела. Но потом она решила, что это — следствие суровой жизни в ЗИНе. Там у матери не было возможности носить шикарные костюмы пошива собственного ателье, ухаживать за собой. Одежда родителей была латаной-перелатаной, а передавать в ЗИН ничего не разрешалось.
Индивидуалисты должны сами себя обеспечивать, без помощи общества. Им никто в этом не мешает — но и не помогает.
Наверное, надо было испытывать к родителям жалость. Но и жалости не было.
Не было уже и стыда — Ли научилась жить с мыслью, что ее родители совершили преступление.
С отцом они, как обычно, почти не говорили. Отец вообще с тех пор, как она ушла в коммуну, перестал с ней разговаривать — не принципиально, а так, будто не знал, о чем с ней говорить. А о чем они говорили раньше? Ли вспоминались только его оглушительные вопли, когда он «защищал мать», то есть поддерживал ее в очередном скандале. О шлепках и оплеухах она старалась не думать.
Это все мелочи. Пустяки. Бывает насилие куда хуже. Вот только почему ничего нельзя вспомнить кроме этого? Ни нежных объятий, ни ласковых слов. Ни совместных игр и радости. То ли не было ничего, то ли было это так, что и вспомнить-то нечего.
Мать подробно расспрашивала, как и что. Ли не знала, что рассказывать. Работу на производстве мать считала безобразием и ворчала, что детей заставляют пахать, надо учиться, чтобы поступить в приличный вуз, а не у станка стоять или в гумусе копаться! О том, что вообще происходит в школе, о самоуправлении, о науке говорить бесполезно — не поймет.
О работе на строительстве в Уфалее? Это ей наверняка не понравится. Скажет, лучше бы пошла денег подзаработала на каникулах. Нашли дураков бесплатно пахать, вы все какие-то блаженненькие. Так она говорила раньше — вы все блаженненькие, я тут вкалываю, чтобы тебя, сволочь такую, одеть прилично, выучить, а ты готова на чужих людей бесплатно пахать! Нет, чтоб матери помочь!
Правда, теперь она не вкалывает и уже не сможет одеть Ли «прилично» в ее понимании.
Ли рассказала о своей научной работе и увидела, что снова промахнулась. Мать сморщила нос, как будто в лицо ей сунули мерзко пахучую дрянь.
— Доча, я же тебе говорила, не надо математикой заниматься! Ты девушка! Ты уже взрослая девушка! Женщин, способных к математике, единицы! Всегда были единицы! Ты думаешь, вот Софья Ковалевская… Ну хорошо, вот она была одна такая! Так она же не стала всемирным гением! Она была очень средним ученым. И стоило огород ради этого городить! Ну покажи мне хоть одну женщину — гения! Ты будешь заниматься не своим делом. Хоть бы ты биологией увлеклась! Нет, надо ей лезть в эту математику… Да ты замуж никогда так не выйдешь!
