Соболев подмигивал цветку, как сообщнику, — ведь они вместе насмехались, вместе бросали вызов…
Но текли дни, месяцы. Брошенного вызова никто не принимал. Начальник цеха был доволен работой мастера, шкафы расходились по магазинам, кто-то их покупал…
Корней Лукич ждал взрыва, ругани, упреков, — ничего не было.
Тогда цветы ему надоели. В течение двух дней он обучил девочку-подсобницу штамповать их, а для себя потребовал иного дела.
Ему поручили фанеровать дверцы.
Соболев решил показать класс. На горячей плите он прогрел бруски, сам сварил клей.
К обеденному перерыву были собраны десять дверок.
Когда они подсохли, Соболев начал их скоблить и чистить. Он прошкуривал каждую пядь, убирал крохотные заусенцы, снимал царапины. Дерево становилось шелковым, его хотелось погладить.
Работа еще не была кончена, когда забежал начальник цеха.
— Ого! — сказал он. — Вот это я понимаю…
Корней Лукич невольно распрямился, отряхнул руки, — впервые за много дней он услышал признание…
— Восемь, девять, десять… — считал начальник цеха. — А качество!.. — он поднял дверцу, повертел ее. — Хоть на выставку!
Но дверца в руках начальника была не та. Это была еще не законченная, грязная дверца. А чистые лежали в пачке, рядом.
— Значит, хорошо? — с тяжелым спокойствием спросил Соболев.
— Чудненько! У меня лучшие работники не выжимают по десять!
Начальник быстро собрал все дверцы, взвалил на плечо и утащил в сборочный цех.
И Корней Лукич не остановил его.
А позже он посмотрел, как «жмут» лучшие производственники. В цеху работало несколько мальчишек. Они ничего не умели делать, — клей ложился на сырое дерево, фанера — на холодный клей; кое как обшурханные дверцы шли прямо на сборку.
Соболев стоял, и опять качалась палка на его локте, как стрелка весов.
Вернувшись к себе в мастерскую, он не стал работать. До конца смены еще оставалось время, можно было взять новую партию заготовок, но знакомое чувство опустошения захватило Корнея Лукича… Под гулкими сводами церкви по-прежнему заливались пилы, во дворе грузчики с грохотом скидывали доски с машины, а вокруг Соболева не было ничего, кроме пустой тишины.
Погасла печка, над которой грелись бруски, — мастер не замечал этого, неподвижно сидел, курил…
Для чего вылизывать одну дверцу, размышлял он, если вторая слеплена неумелыми руками мальчишки? Для чего стараться и лезть из кожи вон, если это никому не нужно? Пусть шкаф выйдет неважным, — купят и его, потому что мебель нарасхват, покупают все что угодно… Никто не добивается качества — лишь бы пропустил контролер, лишь бы принял магазин…
