— А ты обратила внимание, насколько по-разному мы воспринимаем одну и ту же мелодию, того же Гершвина? Этот стремительный взлет в начале пронизывает меня током! Чувствую, как дух покидает мое тело и парит в небесной синеве… При каждом синкопе я чувствую, как кровь пульсирует в висках и перехватывает дыхание… Кажется, что подлокотники кресла начинают жечь мне пальцы, во рту пересыхает от жажды. И нет жажды прекраснее, потому что это жажда слияния с мелодией, когда превращаешься в нежный лейтмотив необъятной партитуры бесконечности… А в это время ты остаешься абсолютно равнодушной к музыкальной феерии, преспокойно красишь ногти… Наносишь лак пласт за пластом, и рука даже не дрогнет. Твои музыкальные рецепторы недоразвиты, и ты, пожалуй, в состоянии смолить цыпленка, когда звучит ранний Моцарт!
Мои слова поражают ее точно в сердце. В свое время ее отец продал полтора декара виноградника, чтобы купить ей пианино. На этом пианино сегодня она может сыграть разве что «собачий вальс». А я обладаю врожденным музыкальным слухом… Камелия заглушает мои слова досадным жужжанием фена. Ничего, переживем. Мои барабанные перепонки вынесли вой двух стиральных машин, двух пылесосов и трех миксеров, не то, что какого-то фена!..
Послышался звук открываемой двери, и в передней зажглась лампочка.
Я занял обычное место у телевизора. Приглушил звук, потому что в соседней комнате дети готовят уроки. Вижу лучезарные лица на экране, но не понимаю, что послужило поводом для такого радостного настроения.
В гостиную входит Камелия. Не говоря ни слова, бросает на столик какой-то женский журнал, снимает с рук два кольца, часы, браслет и садится перед трюмо. Сейчас начнет мазать руки одним из многочисленных своих кремов. Но вместо этого она ударяется в плач. Я никогда не слышал, чтобы она так плакала. Нос и щеки у нее покраснели, веки опухли, плечи трясутся от рыданий. Меня охватило легкое беспокойство. Некоторые вдовы на похоронах ведут себя намного сдержаннее.
— Что случилось?
В ответ она заплакала еще горше, не скрывая слез. Из комнаты выбегают дети. Я приказываю им вернуться к себе, и когда дверь за ними закрывается, повторяю свой вопрос. Камелия на миг умолкает, пытается что-го сказать, но вновь принимается рыдать. Исполненный плохих предчувствий, жду, пока она успокоится. Самое главное, что все мы живы-здоровы.
— Скажи, наконец, что случилось?
— Я так разочарована… Чувствую себя обманутой, униженной, оскорбленной.
