Он был очень худ, а узкий фрак и черные чулки еще более выставляли его худобу; его длинная фигура во время игры изламывалась и извивалась, как у призрака. Сходство с призраком увеличивалось еще благодаря трупной бледности его лица, обрамленного длинными, слегка вьющимися черными волосами; только удивительно подвижные и блещущие огнем черные глаза оживляли это лицо. Большой орлиный нос, саркастический и глубоко ввалившийся рот, впалые щеки, на которых глубоко выделялись две длинные складки, напоминающие «эсы» скрипки, — все это было чрезвычайно оригинально.
Он продолжал играть, и все кругом затихли и замерли, сразу почувствовав, что присутствуют при чем-то необыкновенном!.. Это были вариации на какую-то адскую мелодию. Впоследствии я узнал, что это были вариации на танцы из балета «Stryges», но мелодии были совершенно пересозданы этим гениальным человеком. Он стоял перед нами, как какое-то чудесное видение. В то время, как магический смычок в его правой руке заставлял говорить злых духов, заключенных в скрипке, кисть левой с необычайной ловкостью и гибкостью прыгала и носилась по струнам, налетая на них как царственный орел на добычу. Лицо его выражало то отчаяние, то исступленную радость, то страдание души, увлекаемой к погибели беспощадной судьбой…
Гроза, между тем, стала утихать… Гром удалялся все далее и далее; менее шумел ветер; сквозь разорванные облака стало проглядывать синее небо и неожиданно луна забелелась в окне. Тогда на лице музыканта появилось успокоение, взгляд стал нежнее и, закончив первую часть несколькими могущественными аккордами, он заиграл нежно и плавно благодарственный гимн природе и ее Создателю… Злой дух был побежден, и невидимые ангелы слетелись кругом…
Никогда я и не подозревал, что инструмент может так звучать в человеческих руках… Я бы мог сказать, что скрипка у этого человека, казалось, держалась сама собою, висела на воздухе, что быстрота и сила в его пальцах, а также верность уха были поразительны, что все пассажи поражали своей неподражаемой чистотой, но это ничего бы не выражало, и все настоящие замечания удержались в моей памяти безотчетно, а тогда я только испытывал необыкновенное душевное настроение. Я ничего тогда не понимал; я только чувствовал; я сам обратился в живой инструмент, дрожавший всеми своими частицами при каждом ударе смычка этого очарователя, наслаждавшийся и страдавший по его воле. Этот злодей шел на меня со всей беспощадностью своего божественного таланта, как ураган, только что промчавшийся над замком, как Тамерлан с огнем и мечом, как сотня дьяволов, со всеми ужасами и соблазнами ада…
