После этого Андрей Иванович стал дополнять рассказ Григория Григорьевича некоторыми подробностями о спиритизме, и разговор опять сделался общим. Говорили о том, что духи иногда приносят с собой разные предметы, главным образом, цветы. Говорили также, что из медиума в состоянии транса иногда исходило какое-то «существо», которое в его же формах, т. е. медиума, могло являться единовременно в другом месте… Вследствие общего разговора в столовой стало шумнее; слушая их и вдумываясь в их рассуждения, я в то же время испытывал странное раздвоение мысли. С одной стороны, я старался объяснить себе более или менее правдоподобно невозможные явления, о которых мне рассказывали, и душевное состояние рассказчиков; с другой стороны, возбужденное воображение рисовало мне нечто невозможное и дикое… Фантастическая струна зазвенела в моей душе, странные образы слетелись на этот призыв и перед моим духовным взором развертывалась совсем другая волшебная картина…
V
— Все то, что мы вам передали, — сказал Андрей Иванович, — вам кажется, конечно, невероятным; но если бы мы оба положили свои руки на ваши и вдруг пятая вас бы коснулась, поверили ли бы вы?
Я отвечал, что это зависело бы от обстоятельств…
— Если бы мною завязанный узел на веревке развязался в моих руках, я бы еще поверил…
— Для медиума все возможно, — сказал Григорий Григорьевич, — он действует в непонятной нам области…
— Но не будем, однако, терять времени, — добавил он, — мы все трое одинаково настроены, и я уверен, что мы что-нибудь увидим. Вы согласны сесть?
Откровенно сказать, именно потому, что я был «настроен», мне хотелось отклонить опыт до следующего раза, но искушение было еще сильнее и продолжало вести меня по этому фантастическому пути. Мы встали и пошли в другую комнату. На часах пробило полночь…
Комната, в которую мы вошли, была несколько менее столовой и освещалась одним окном, заставленным высоким экраном. Сквозь небольшие промежутки, между краями экрана и рамы, пробивался слабый свет белой петербургской ночи, омраченной дождливой погодой. На ломберном столике, находившемся у одной из стен, горела свеча. В меблировке комнаты не было ничего примечательного. Большой стол с бумагами, несколько шкафов со стеклянными и глухими дверцами; в одном углу, на открытой вешалке, висело завернутое в простыню платье. Хозяин поставил посередине небольшой четырехугольный стол и три стула и сказал:
— Ну что ж, господа, можно садиться?
