В детстве Нерон отличался впечатлительностью и повышенной восприимчивостью. Но любое, даже малейшее проявление у него человеческих чувств немедленно пресекалось учителями, считавшими, что внуку Германика больше пристали суровость и твердость солдата, нежели сентиментальность поэта, ведь они видели в нем будущего полководца, наследника дедовской славы.
А мальчика сызмальства влекли поэзия, музыка, живопись, скульптура. Он любил рисовать, петь, заниматься чеканкой. Обожал театральные зрелища и цирковые игры, которые старался не пропускать. Особенно ему нравились скачки. О них он мог говорить без устали. Всякий раз, когда он наблюдал за несущимися по арене колесницами, у него от восторга захватывало дух. Неудачи своих любимых возниц переживал тяжело и всегда мучительно. Но стоило ему с детской непосредственностью завести разговор о колесничных бегах, как его тут же прерывали и жестоко стыдили за столь низменные увлечения.
Однажды, когда Нерон с несколькими своими товарищами оплакивал смерть возницы, которого кони сбросили и проволокли по арене, оказавшийся рядом Берилл, вместо того чтобы утешить своего воспитанника и похвалить за проявленное им сострадание, сурово отчитал мальчика.
— Как ты мог унизиться до жалости к какому — то вознице, — бранил он расстроенного подростка. — Юноша твоего положения не должен иметь подобных чувств. Мне стыдно за тебя!
И тогда мальчик, запинаясь и что — то лепеча в свое оправдание, солгал:
— Ты ошибся, Берилл, ведь мы говорили не о вознице, а о великом Гекторе и гибели Трои.
Ни учителя, ни мать не хотели считаться с природными устремлениями юного Нерона. Агриппина видела в нем лишь орудие, удобное для осуществления своих честолюбивых замыслов. Она грубо вторгалась в жизнь сына, направляя каждый его шаг. Душа мальчика рвалась к одному, а его заставляли делать совершенно другое.
Расправляясь со своими врагами, Агриппина в то же время искала новых друзей, способных помочь ей в достижении ее целей. Первым человеком, о котором она вспомнила в этой связи, был Сенека. Он томился на Корсике, сосланный на остров еще в 41 году.
Незадолго до ссылки на Сенеку обрушилось двойное несчастье: у него умерла жена, о которой он говорит так мало, что мы не знаем даже ее имени, а за двадцать дней до отъезда на Корсику он потерял своего маленького сынишку. Но об этих ударах судьбы Сенека почти не упоминает. Единственное, что полностью поглощает все его мысли, это постигшее его наказание, которое ему представляется непомерным и непереносимым. Удивительно, но мудрец, неутомимо проповедовавший добродетель и презрение к смерти, уверявший, что счастливым можно быть где угодно, страстно желал одного — вернуться в столицу империи.
