Тиберий не раз признавался, что затворничество на Капри не оградило его от душевных терзаний и мук. Однажды в порыве труднообъяснимого откровения, он написал в сенат письмо, документ удивительной искренности, в котором казнил самого себя за совершенные им злодеяния. «Пусть боги и богини, — писал Тиберий, — нашлют на меня еще более тягостные страдания, нежели те, которые я всякий день ощущаю и которые влекут меня к гибели».
Разве это не мучительная исповедь человека, ставшего заложником собственных страстей? Призванный посвятить свою жизнь благосостоянию государства, Тиберий оказался раздавленным тяжестью свалившейся на него власти. А ведь многим сенаторам была еще памятна речь, с которой он однажды обратился к ним:
— Я не раз говорил и повторяю, отцы — сенаторы, что добрый и благородный правитель, обязанный вам столь обширной и полной властью, должен быть всегда слугой сенату, порою — всему народу, а подчас — отдельным гражданам.
Благие намерения! Мы их часто слышим из уст сильных мира сего, но редко видим осуществленными на деле. Как тут не вспомнить слова Тацита: «Отнюдь не то — зло и благо, что признается таковыми толпой; многие, одолеваемые, как мы себе представляем, невзгодами, счастливы, тогда как иные, хотя и живут в богатстве и изобилии, влачат жалкую участь, а вторые неразумно пользуются своей удачливой судьбой».
Однако вернемся к нашему повествованию. Покончив с Сеяном, Тиберий всецело доверился Макрону, негодяю еще большему, чем его предшественник. Поставив его во главе преторианской гвардии, он по сути дела передал ему бразды правления в Риме, поскольку сам наведывался в столицу крайне редко.
После смерти Сеяна Тиберий неожиданно приблизил к себе сына Германика, девятнадцатилетнего Гая, по прозвищу «Калигула», что значит «сапожок». Так же как Агриппина, он родился в римском военном лагере на берегу Рейна и так же, как она, провел свои младенческие годы в солдатской среде. О рождении сына у Германика было сообщено в «Ежедневных ведомостях римского народа», газете, содержавшей, в частности, сведения о событиях в семье императора. Мальчик рос среди солдат и носил одежду и обувь простых воинов, за что получил от них ласковое прозвище «Калигула». Впоследствии в Риме ходил о нем стишок: «В лагере был он рожден, при отцовском оружии вырос».
За то время, что Калигула находился возле деда, на Капри, он глубоко постиг науку лицемерия и притворства. Но проницательный старик ничуть не заблуждался в отношении личных качеств своего внука. Однажды, когда тот в его присутствии высмеивал Суллу, он пророчески изрек:
