Молодой адвокат задумчиво наклоняет голову.
— Итак, если отпадает версия о прелюбодеянии моей подзащитной, отпадают тем самым какие бы то ни было побуждения избавиться от мужа. Но ведь она на восьмом месяце беременности, — возразят мне. Ах, господа, можно привести свидетельства многих медицинских авторитетов, указывающих, насколько ошибочно бывает определение сроков беременности. — И шустрый адвокат перечисляет целый ряд авторитетов и ученых мнений.
Прожженный адвокат Штепана покачивает головой. Эх, подпортил дело! Присяжные не любят ученых аргументов. А ловкий ход — это завещание!
— Представьте себе, господа присяжные заседатели, что вы осудите эту женщину, и ребенок Юрая Гордубала, живое доказательство ее верности и любви супружеской, появится на свет в тюрьме, будет заклеймен, как ребенок блудницы… Именем всего, что нам свято, предостерегаю вас, господа присяжные заседатели, от судебной ошибки, которая погубит еще не родившееся дитя!
Смазливый господин садится и утирает пот надушенным платком.
— Поздравляю, коллега, — гудит ему на ухо матерый судейский волк. — Неплохо, неплохо.
А прокурор уже поднимается для реплики. Лицо его побагровело, руки дрожат.
— Ребенок так ребенок! — восклицает он хрипло. — Коллега защитник! Здесь говорил ребенок Юрая Гордубала — Гафия. Ее слова, надо полагать, вы не назовете (удар кулаком по столу) клеветой! Надеюсь! (Смазливый адвокат кланяется, пожав плечами.) Впрочем, приношу вам благодарность за завещание Юрая Гордубала. Это единственное, чего нам не хватало здесь, — прокурор выпрямляется во весь рост, — чтобы дорисовать облик этой женщины, облик поистине демонический, которая, уже обдумав план убийства своего туповатого и бесхарактерного добряка мужа, изобретает еще этот последний утонченный штрих в свою защиту. Заставить несчастного завещать ей одной все свое имущество, да еще выдать ей нечто вроде морального алиби! «За любовь ее и верность супружескую»! И добряк послушно подписывает это. Готово! Теперь уже ни единого геллера не останется на долю маленькой Гафии, все попало в руки развратницы — на любовника, на потребу ее греховных страстей.
Прокурор задыхается от гнева. Поистине это уже не процесс, а суд божий, где клеймят грехи человеческие. Слышно, как тяжело и напряженно дышит богобоязненный люд в зале.
— …И вот упал всепроникающий луч на дело Юрая Гордубала. Та циничная, бесчувственная, своекорыстная воля, которая заставила неграмотного Юрая поставить три креста под этим ужасным обличающим завещанием, та же самая страшная воля, господа, направила руку убийцы — Штепана Маньи. Этот ничтожный деревенский альфонс был не только орудием разврата, он стал и орудием преступления. Но виновник всего — эта женщина! — кричит прокурор, уставив указующий перст на Полану. — Она уличена этим завещанием! Только дьявол мог изобрести такое адское издевательство. «За любовь ее и верность супружескую»… Иезавель Гордубалова, признаете вы наконец, что убили Юрая Гордубала?
