— Ох! — глухо вырывается у Поланы, глаза ее наполняются слезами, она выбегает вон.
Что с тобой, Полана?
— Покорно благодарю, хозяин, — кланяется Манья и, показав в улыбке все зубы, подает Юраю руку. Эге-ге, ну и хватка у тебя! Может, померимся силой?
— Слава богу, — вздыхает про себя Гордубал, — вот и дело с концом.
— Покажи ножик, дядя, — привязывается Гафия.
— Гляди, — хвастается Штепан, — вон какой нож! Из Америки. Я тебе американскую куклу вырежу, хочешь?
— Да, дядя, — пищит Гафия, — а не обманешь?
Юрай улыбается широкой, блаженной улыбкой.
VI
Однако и это не все. Юрай знает, что еще полагается сделать. Ежели человек вернулся из Америки, он должен в трактире показаться, с соседями поздороваться, чарочку им поставить. Пусть всякий видит, что не со срамом Гордубал воротился, не с пустой мошной. Эй, трактирщик! Всем по чарке, да поживей наливай. Не знаешь, что ли, Гордубала, майнера из Америки. Пусть по всей деревне весть разнесется: «Знаете, кто вернулся? Пойдемте взглянуть на Гордубала… Жена, подай армяк или шапку».
— Я скоро вернусь, Полана. Иди себе спать и не жди меня, — говорит Юрай и по притихшей темной улице с ухарским видом шагает в трактир. Хорошо пахнет в деревне — дровами и стадом, соломой, сеном… А вот пахнуло гусями, а вот крапивой и пупавником.
В трактире нет уже старого Сало Берковича, какой-то рыжий еврей поднимается из-за стойки.
— Что угодно, сударь? — недоверчиво осведомляется он.
В углу сидит одинокий завсегдатай. Кто бы это мог быть? Кажется, Пьоса, ну конечно, Андрей Пьоса по прозвищу Гусар. Он глядит на Юрая, точно готов крикнуть: «Ты ли это, Юрай?» Да, я, Андрей Гусар, видишь ведь, что я.
Нет, не закричал Пьоса, смотрит пристально.
— А что, хозяин, жив еще старый Беркович? — спрашивает Гордубал, чтобы показать, что он здешний.
Веснушчатый трактирщик ставит на стол чарку водки.
— Шесть лет, как схоронили его.
Шесть лет? Ох, Пьоса, срок немалый! Что останется от человека через шесть лет? А через восемь? Восемь лет, хозяин, не пивал я водочки. Иной раз, ей-богу, и рад бы напиться, залить горе на чужбине, да запретили водку в Америке. Зато больше долларов шло Полане; видишь: коня купила и поле продала. Одни, мол, каменья. А ты небось поле не продал, Андрей. Ты ведь не был в Америке.
Трактирщик стоит у стойки и посматривает на Юрая. Заговорить, что ли, с гостем, — колеблется он. Нет, видать, неразговорчив гость, сморит как-то странно, лучше его не трогать. Кто бы это мог быть? У Матея Пагурко сын где-то на чужбине; может, это сын Матея? Или это Гордубал, муж Поланы, тот, что в Америке?
