— Лучше все-таки поверьте, Джо, — говорю я ему. — Я допиваю этот стакан, затем выхожу вот через эту дверь, сажусь на свою лошадь и еду на ту сторону Дьявольского Большака.
Малыш Джо дергает себя за нос, хмурит брови и сдвигает шляпу на затылок.
— Никогда не думал, что услышу такое.
— А я никогда не думал, что скажу такое.
— Вы на самом деле не хотите выйти против меня?
Я допиваю и ставлю стакан на стойку.
— Берегите себя, Малыш Джо.
И направляюсь к двери.
— Тогда — последнее, — говорит Малыш Джо.
Я поворачиваюсь. Малыш Джо стоит поодаль от стойки, обе руки его хорошо видны.
— Я не могу принудить вас к перестрелке, мистер Уошберн. Но я тут заключил маленькое пари касательно вашего котелка.
— Слышал о таком.
— Так что… хотя это огорчает меня намного сильнее, чем вы можете себе представить… я вынужден буду забрать его.
Я стою лицом к Джо и ничего не отвечаю.
— Послушайте, Уошберн, — говорит Малыш Джо, — нет никакого смысла вот так стоять и сверлить меня взглядом. Отдавайте шляпу или начнем наши игры.
Я снимаю котелок, расплющиваю его о локоть и пускаю блином в сторону Джо. Он поднимает дерби, не отрывая от меня глаз.
— Вот те на! — говорит он.
— Берегите себя, Малыш Джо.
Я выхожу из салуна.
Напротив салуна собралась толпа. Она ждет. Люди посматривают на двери, вполголоса разговаривая.
Двери салуна распахиваются, и на улицу выходит высокий худой человек с непокрытой головой. У него намечается лысина. К его правой ноге ремешком прихвачен «сорок четвертый», и похоже, что человек знает, как пускать его в дело. Но суть в том, что в дело он его не пустил.
Под внимательным взглядом толпы Уошберн отвязывает лошадь, вскакивает в седло и шагом пускает ее в сторону моста.
Двери салуна снова распахиваются. Выходит невысокий, коренастый, с суровым лицом человек, в руках он держит измятый котелок. Он наблюдает, как всадник уезжает прочь.
Уошберн пришпоривает лошадь, та медлит в нерешительности, но наконец начинает взбираться на мост. Ее приходится постоянно понукать, чтобы она поднималась все выше и выше, отыскивая дорогу на усыпанном голышами склоне. На середине моста Уошберн останавливает лошадь, точнее, дает ей возможность остановиться. Он сейчас на высшей точке каменного моста, на вершине дуги, он замер, оседлав стык между двумя мирами, но не смотрит ни на один из них. Он поднимает руку, чтобы одернуть поля шляпы, и с легким удивлением обнаруживает, что голова его обнажена. Он лениво почесывает лоб — человек, в распоряжении которого все время мира. Затем он поворачивает лошадь и начинает спускаться туда, откуда поднялся, — к Бримстоуну.
