Представляю себя старой девой, из другого поколения. У нас в роду было немало старых дев. Мы с ними небогатые, до безумия скрытные, цепкие, бережливые. Как и они, я многого не прошу. Квадратик китайского шелка, аккуратно сложенный в ящике комода, пообтрепавшийся от прикосновения пальцев в темноте. Или одно-единственное письмо, хранимое под скромными вещичками: его даже не требуется доставать и перечитывать, потому как оно затвержено наизусть; достаточно только прикоснуться – и слов уже не надо. Бывает и что-нибудь неосязаемое: не более чем застрявшая в памяти двусмысленность, задушевный, непринужденный тон, пристальный беспомощный взгляд. Этого вполне бы хватило. С этим я могла бы существовать годами, пока чистила подойники, поплевывала на горячий утюг, гнала коров на выпас по каменистой тропке среди ольховника и рудбекий, развешивала на заборе выстиранные комбинезоны, а посудные полотенца – на кустах. А тот мужчина – кто бы это мог быть? Да кто угодно. Солдат, павший в битве при Сомме, или сосед-фермер, у которого склочная жена и целый выводок ребятишек, или парень, который уехал в Саскачеван и обещал меня к себе вызвать, но не вызвал, или проповедник, который по воскресеньям пугает меня всякими страхами и муками. Разница невелика. Любого из них я могла бы – тайно – впустить к себе в душу. Тайна всей жизни, мечта всей жизни. А я бы распевала на кухне, чистила плиту, протирала стекло керосиновой лампы, наполняла чайник из ведра с питьевой водой. Кисловатый запах надраенной жести, старых половых тряпок. Наверху – моя кровать с высоким изголовьем, вязанное крючком покрывало и шероховатые, уютно пахнущие байковые простыни, грелка, чтобы класть на живот для облегчения спазмов или сжимать между ног. В спальне я снова и снова возвращаюсь к средоточию фантазии, к тому моменту, когда ты сдаешься, уступаешь натиску, который непременно перечеркнет все, что ты представляла собой ранее. Упрямая вера девственницы, вера в идеальное овладение; любая тертая жизнью жена скажет, что такого в природе не существует.
Зачерпывая ковшом воду, лелея свое безобидное помешательство, я бы стала распевать псалмы – и никто бы не удивился.
Он как ландыш белоснежный,
Звезда ночных небес,
Нет прекрасней лика для души моей…
На лето я приехала в Торонто, поселилась у своей подруги Кей и дописываю фамильную сагу, которую заказало мне одно состоятельное семейство. А весной мне довелось – в связи с этой же книгой – провести некоторое время в Австралии. Там я столкнулась с антропологом, с которым давным-давно водила шапочное знакомство в Ванкувере. Он тогда состоял в браке со своей первой женой (сейчас – с третьей), а я – со своим первым мужем (сейчас разведена). Познакомились мы там, где оба в ту пору жили: в Форт-Кэмпе, в семейном студенческом общежитии.
